Парафило
Терентий
Михайлович

Бессмертие

В. ЕРМОЛАЕВ, С. МАРКОВ

Из учебного подразделения торпедный электрик Евгений Никонов попал на лидер «Минск». Начались походы, полные напряжения будни боевой подготовки, в которых Евгений закалялся и мужал. Из угловатого и робкого юноши он превратился в крепкого, расторопного матроса, отличного специалиста. Служба шла хорошо. Его, рабочего парня, токаря горьковского анода, трудности не пугали. А домой, на завод, все же тянуло, Считал дни до отпуска
22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Вражеские полчища вторглись в пределы нашей Родины. Вскоре Никонов одним из первых подал рапорт с просьбой отправить его на сухопутный фронт.
Обстановка сложилась под Таллином серьезная, и добровольцев недолго учили солдатскому мастерству. Получив приказ, командир отряда политрук Григорий Иванович Шевченко повел своих матросов на передний край. А край этот был совсем близко. Враг уже подходил к Таллину.
... Под утро кто-то мягко, но требовательно потряс Евгения за плечо. Он открыл глаза и увидел старшину Афанасьева.
— Твоя очередь в охранение, — вполголоса произнес старшина.
Добравшись до неглубокой ячейки под кустом, Евгений стал внимательно наблюдать за дорогой. Шло время, но все оставалось спокойным. Часа через полтора он окликнул торопливо идущего старика-эстонца.
Увидев матроса, старик сообщил, что идут немцы. Отряд приготовился к бою.
Первая схватка с врагом была короткой. Неожиданно наткнувшись на плотный пулеметно-винтовочный огонь, немецкие мотоциклисты растерялись. Передний мотоцикл перевернулся, на него налетел второй. Фашисты бросились было обратно, но путь отхода преградил их уже развернувшийся поперек дороги грузовик. Евгений не заметил, как его охватила горячка боя, как исчез страх, Он стрелял в гущу машин, почти не целясь. Оставшиеся в живых гитлеровцы бросились в лес.
Хлопнуло еще два-три выстрела, и все смолкло. Только у перевернувшегося мотоцикла еще крутилось колесо. По обеим сторонам дороги лежали трупы вражеских солдат.
Через дорогу, прихрамывая, пробежала санитарка отряда Надя. Говорили, что она была ранена в бою под Пярну. Куда она?
— Раненые, — коротко пояснил старшина.
Часа через два справа, где держал оборону отряд таллинских рабочих, завязалась перестрелка. Шевченко послал на помощь группу краснофлотцев. Долго гремели выстрелы. Потом смолкли, и немцы снова попытались прорваться на участке моряков, но безуспешно.
В окопах ждали возвращения товарищей, ушедших на помощь таллинцам. Под вечер на тропинке показалась группа людей. Евгений заметил, что краснофлотцы что-то несут. Он бросился навстречу. На самодельных носилках лежал его друг Федор Сухарев. Со слезами на глзах рядом шла санитарка Надя.
Носилки поставили на землю.
Подошел Шевченко, молча снял фуражку. Руки краснофлотцев потянулись к бескозыркам. С окаменевшим лицом, смяв бескозырку так, что она сплющилась, стоял Никонов, На мгновение Шевченко увидел глаза краснофлотца. Они были наполнены гневом и болью.
Федора Сухарева похоронили здесь же, у дороги. Дольше всех у могилы оставались Никонов и тот самый старик, которого он остановил утром. Эстонец отлично знал здешние места, и Шевченко разрешил ему остаться в отряде проводником. Старика звали Яном, но политрук, а за ним и остальные стали называть его «папаша». Сейчас он печально смотрел на свежий холмик, держа за поля свою старую шляпу. На его седую голову упали
первые крупные капли дождя. Никонов тронул его за рукав
- Идемте, папаша, дождь начинается.
- Подожди, матрос. Я думаю. Кто он был?
- Комсомолец, советский, русский.
- Русский, — повторил Ян, — а лежит в эстонской земле.
Она тоже советская.
Советская? Да. А все-таки эстонская. — Старик подпил на Евгения блестевшие от слез глаза. — Ему московская ближе была, — голос Яна задрожал, — и умер он за мою, эстонскую, понимаешь?
На другой день моряки отразили несколько атак фашистов. На третий день на дороге, стреляя на ходу, вновь появились мотоциклисты, а справа и слева одновременно наступали цепи фашистских автоматчиков.
Яростно, молча бросились в контратаку матросы. Немцы отошли на исходные позиции. Вечером приехал связной с приказом. Гитлеровцам удалось вклиниться на одном из участков нашей обороны, поэтому морякам и добровольческому отряду предписывалось срочно отойти и закрепиться, оседлав дорогу по ту сторону Койла.
Бесшумно, под покровом ночи, покидали моряки окопы, где приняли боевое крещение, где отдали жизнь их боевые друзья. С болью в сердце проходили через юрод, который защищали и который теперь приходилось оставлять врагу.
Всю ночь рыли окопы, с ожесточением откидывая осыпающийся песок.
Наступило утро. Евгений перебинтовывал сползшую повязку на руке соседа по окопу Виктора Панова.
— Больно? — спросил он, когда перевязка была закончена. — Ну-ка согни.
Виктор осторожно согнул, выпрямил, быстрее согнул.
— А ну, — Евгений нагнулся, — вот тебе камень. До тех кус... — Он не договорил, тревожно воскликнул: — Немцы! Зови ребят быстрее!
В кустах на другой стороне поляны, в тылу отряда, двигались зеленые фигуры. Это была группа автоматчиков, уже готовившаяся к неожиданному удару в спину.
Евгений вскинул винтовку. Один за другим прозвучали тревожные выстрелы. Дружно ударили соседи.
Через несколько минут группа автоматчиков, просочившаяся в тыл отряда, была ликвидирована,
— Спасибо, Никонов! — Широкое, с разлетом черных бровей лицо Шевченко светилось радостью. — Правильно действовали. Как разведчик. Умно и решительно.
Оставшись один, Евгений осторожно снял форменку. Плечо болело. Тельняшка была влажной от крови.
— Виктор, ты здесь?
— Эх, как тебя, — произнес появившийся из своей ячейки Панов.
— Позови Надю, только никому ни слова. А то еще отправит политрук...
Рана оказалась небольшой, но крови Никонов потерял много. Бледный, он сидел стиснув зубы, пока Надя обрабатывала рану. После долгих просьб Надя согласилась ничего не говорить Шевченко.
Выполняя приказ, отряд отошел к хутору Харку. Моряки заняли окопы, в которых были видны следы недавних боев. Здесь они держались весь день. Держались каким-то чудом, потому что становилось их все меньше.
Под вечер фашисты решились на штурм хутора. Краснофлотцы встретили их огнем из винтовок, а подпустив поближе, забросали гранатами. Неожиданно замолчал пулемет. Фашистская пуля сразила пулеметчика-краснофлотца Чапигу. Его место занял политрук Шевченко. Прямо на пулемет шел легкий фашистский танк, а за ним, пригибаясь, бежали автоматчики.
— Я пойду, — по обыкновению коротко сказал краснофлотец Антохин и положил на бруствер связку гранат.
В кустах по ту сторону дороги мелькнула черная фигурка. С тяжелой пошей в руках она бросилась к танку. Антохин замер.
— Надя, Надя! — не своим голосом крикнул Никонов, узнав санитарку. Девушка пробежала еще несколько метров, как-то странно качнулась и упала у самых гусениц. Раздался взрыв.
Не сознание, не пришедшее в голову решение, а какая-то другая, во много раз большая сила подняла Шевченко, Никонова, Антохина, всех, кто видел это. Вперед бросились даже те, кто не мог держать Оружие...
Гитлеровцы отошли и больше не возобновляли попытку атаковать. Шевченко стоял в окопе. Мимо него, хмурые, молчаливые, проходили краснофлотцы. Отряд оставлял хутор. Дожидаться, когда фашисты, хорошо ими расположение позиций, двинут танки, было бессмысленно, равносильно самоубийству.
Обогнув большую поляну, отряд вошел в лес.
Отдыхать, — вполголоса приказал Шевченко, — не курить, разговаривать тихо.
Евгений Никонов и Виктор Панов расположились у большого, поросшего мхом валуна. Женя поставил винтовку между колен, откинулся на покатый бок камня. Из-за ветвей выглянула только что появившаяся луна и отстала его бледное, с полузакрытыми глазами лицо.
Друзья молчали. Перед глазами у них стояла картина гибели Нади, отдавшей жизнь, чтобы помочь боевым друзьям.
А Шевченко думал и о другом. Что делать дальше? Приказа отходить не было, да и быть не могло. Политрук понимал, что врага сейчас надо задерживать любой ценой. По наступившая ночь звала: отойди. За эти несколько суток боев он убедился, что по ночам, да еще в лесу, немцы не воюют. Сейчас было бы легко оторваться от них. А что принесет с собой день? На хуторе теперь и танков, и солдат наверняка стало больше... Моряки устали, и фашисты сомнут их, в один миг сомнут...
Тяжело ступая, Шевченко пошел к краснофлотцам. У большого камня он увидел Никонова. Услышав шаги, тот быстро сел. Под вырезом тельняшки на левом плече белел свежий бинт. Забыв на мгновение свои мысли, Шевченко наклонился к Никонову:
— Ранен?
— Царапина, товарищ политрук, кожу сорвало, — чуть хрипло ответил Евгений и для убедительности взмахнул рукой.
«Был юношей, стал мужчиной», — почему-то с грустью подумал Шевченко. Продолжить разговор он не успел. Из темноты появился краснофлотец:
— Приказано доложить: в расположении фашистов тихо. Слышна гармонь.
- Продолжайте наблюдение, — приказал Шевченко. Он стоял, окруженный моряками, и те словно ждали от него чего-то.
Григорий Иванович думал. Мысль о том, чтобы отойти, оторваться от врага, возникшая у него какой- нибудь час назад, теперь казалась просто нелепой.
Время, пожалуй, посылать разведку. Гитлеровцы успокоились, и можно будет добраться до них.
— Товарищи! — чуть повысил голос политрук, — Три добровольца в разведку.
— Я! — первым крикнул Евгений.
— Я, я, я. — Кто заговорил, разобрать было невозможно. Афанасьев поднял руку.
— Чего там «я, я, я», —передразнил он. — Все готовы.
— Ладно, Никонов, — неожиданно для себя решил политрук. — Пойдешь... Документы оставишь мне... Возьмешь Ермаченкова и Антохина.
Никто не спал в ту ночь. Люди напряженно ждали разведчиков, стараясь понять, что означает тишина: то ли немцы стянули уже силы и вот-вот жди их атаки, то ли они улеглись спать... Ответ могли принести только разведчики.
В полночь со стороны хутора отчетливо донеслась автоматная очередь, затем другая. На мгновение все затихло, и сразу же ухнула граната. Шевченко привстал. Не разведчики ли отходят с боем? Но опять наступила тишина. Теперь она тяготила еще больше. Командир отряда подсчитывал, сколько надо минут, чтобы доползти от хутора до опушки, но назначенное время проходило, а никто не появлялся...
К тому времени когда Шевченко услышал автоматную очередь, разведчики уже осмотрели весь хутор. В кустах они вздохнули свободней и залегли, ожидая момента, когда можно будет двинуться к поляне. Неподалеку, положив руки на приклады автоматов, висевших на шее, шагали двое дозорных. Евгению хотелось снять часовых и расчистить путь. Но эта мысль уступила место другой. Главное сейчас — не снимать часовых, а рассказать политруку, что танков только два и охранение в общем плохое. Убирать дозорных, если придется, будут двое — он сам и Антохин. Ермаченков же пусть прорывается к своим. А может, и снимать не придется. «До сарая от нас метров семьдесят, — рассчитывал Евгений, — это по меньшей мере минута. Успеем добежать до канавы».
Случилось непредвиденное. То ли хрустнула ветка под ногой, то ли солдат просто оглянулся и заметил черное пятно в кустах, но вдруг раздался встревоженный крик:
Вер да? Хальт!

Два винтовочных выстрела слились в один. Резанула очередь из автомата, затем вторая...
Когда Никонов пришел в себя, он был уже перебинтован.
- Лучше? — спросил кто-то по-русски.
- Лучше, — машинально ответил Евгений, не отдавая себе еще отчета в том, что с ним происходит.
- Хорошо, очень хорошо есть. — Голова вражеского офицера склонилась над Евгением.
Как в тумане, слушал Никонов обещания офицера: его вылечат, отвезут в Германию, дадут денег. Пусть только скажет: какая часть послала его в разведку, видел ли он укрепления на пути к Таллину?
Внезапно Евгений вспомнил Ермаченкова: успел ли добежать? На миг ему почудилось, что он видит его крупную фигуру, неуклюже ползшую по канаве.
Евгений приподнялся.
- Товарищи? — спросил он, беспомощно озираясь.
- Капут, нету, убиты, — весело ответил офицер. Он подумал, что Евгений боится свидетелей. — Капут!
Офицер продолжал задавать вопросы. Он не торопился.
Батальон, полк? Много вас?
Подумать Евгений не успел. Он вдруг всем своим существом ощутил, что надо делать, чтобы скинуть тяжесть, давящую душу. Все мышцы его тела напряглись. Он подобрал ногу и с силой ударил офицера в живот. Дикий крик, удар по голове — и все помутилось. Затем он почувствовал острую боль в щеке. Руки и ноги кто-то крепко держал. Офицер прижигал Евгению щеку сигарой.
— Говори, свинья!
Потом Евгений много раз терял сознание и приходил в себя. Его кололи ножом, прижигали кожу. Разобрать, что твердил офицер, он не мог, да и не желал.
Ни страха, ни новой боли Евгений не почувствовал, когда его за ноги поволокли на улицу. Голова гулко стукнулась о порог, о землю. Он попытался держать ее па весу, но мышцы шеи ослабли.
Перед глазами плыли светлые облака. Боль уже не ощущалась. Сознание то пропадало, то появлялось вновь. И в такие мгновения опять и опять начинало стучать в мозгу: «Не сдавайся! »
Евгения привязали к дереву, высоко прикрутив проволокой руки к стволу. Он увидел солдат, подтаскивавших хворост...
— Ну! — резко крикнул офицер и неожиданно заговорил таким же ласковым голосом, как в комнате: — Последний шанс...
Еще минуту назад Евгений не думал о жизни. А сейчас он ясно представлял себе: конец. Хотелось жить. Это желание и обостряло, и заглушало боль. Неужели товарищи, политрук забыли о нем? С усилием он повернул голову к лесу.
— Фейер! — крикнул офицер.
Костер вспыхнул. Дым потянуло вверх —стало тяжело дышать, а через несколько секунд пламя начало жечь ноги.
— Товарищи, помогите! — закричал Евгений и отчетливо понял, что помочь ему нельзя, невозможно.
— Товарищи, отомстите!
... Люди бежали, почти не пригибаясь, одержимые душившим их гневом. Впереди, как маяк, светило багровое пламя. Кричал русский, советский человек, окруженный врагами. Он звал на помощь.
Удар был внезапный, смелый. Врага смяли на бегу в короткой рукопашной схватке. «Шварце тодт! » — завопил кто-то хрипло, увидев освещенных ярким пламенем костра людей в бескозырках, в распахнутых бушлатах, под которыми темнели полосы тельняшек.
Ветер отнес в сторону дым костра, пылавшего у сарая, и отодвинул, словно занавес, пламя. Моряки увидели страшную картину: на дереве с вытянутыми над головой руками и чуть согнутыми в коленях обугленными ногами висел человек. Лицо его было искажено,
залито кровью. Краснофлотцы сняли тело с дерева, с трудом распутали проволоку, которой руки и ноги были прикручены к стволу.
На кусте, рядом с обгорелым деревом, висела бескозырка. На черной ленте тускло поблескивала надпись: «Минск».
Шевченко сидел на пне, глядел на догорающий костер, на бегающие по головням огоньки, окутанные белым дымком, и перед ним вставало лицо Никонова, такое, каким он его видел еще в лесу, у камня, — суровое и мужественное.
Политрук встал и, чуть пошатываясь, подошел к телу, накрытому черной шинелью. Он молча поглядел на обезображенное лицо и стал на колени. На высоком лбу Евгения не было ни одной царапины.
Политрук бережно отер лоб от гари и поцеловал его.
Резко поднявшись на ноги, он огляделся: два моряка кончали рыть могилу.
Нет Никонова, — сказал Шевченко. — Нет папаши Яна. Нет Кузнецова. Многих нет... Но они живы. Они будут жить. Герои не умирают!..
Больше он ничего не мог сказать и вытащил наган. Прогремел выстрел, следом раздались залпы...
Могилу забросали землей.
Шевченко ладонью смахнул с лица непрошеную слезу...
Надо воевать, тихо произнес он и отчетливо скомандовал - становись!