Салют
В. Каверин
Это было превосходное место -мельница на маленькой речке, в пяти-шести километрах отсюда впадавшей в Балтийское море. Море было видно с чердака - в просвете между рядами красных в этот час от заходящего солнца сосен.
Такая тишина была вокруг, такая величественная картина открывалась в этом широком, свободном просвете что трудно, почти невозможно было представить
себе, что здесь идет война. И что четверо юношей в краснофлотской форме — это форпост одной из частей морской пехоты. И что этот форпост, неслышный и невидный на дереве сливающийся с листвой, прячущийся в оврагах и ямах, без сна и отдыха, с бесконечным терпением наблюдает за всем, что делается на земле и на небе
И просторном помещении мельницы было полутемно и прохладно. Еще лежали в углу мешки с мукой. Повсюду во всех углах и щелях еще была тонкая мучная пыль, так что все четверо скоро были выбелены на главу. Они осмотрели мельницу и заняли свои посты.
Саша Пегов остался на чердаке. Маленький, неуклюжий Зайцев занял пост над речкой справа; аккуратный Веретьев скрылся в лесу; связист Курочкин возился внизу у плотины, маскируясь, налаживая связь.
И Вот начались долгие часы ожидания. Медленно приближалась ночь, тени становились длиннее. Над Морем появилась чуть прозрачная белая муть, и берега потеряли прежние строгие очертания. Дорога, за
которой наблюдал Саша Пегов из окна чердака, потемнела и с прежней отчетливостью еще видна была только на поворотах. Но все-таки она была видна, хотя уже первый час на исходе. Значит, она будет видна всю ночь, значит, здесь ночью лишь немного темнее, чем в Ленинграде.
Накануне отъезда его па несколько часов отпустили домой, в Ленинград. Он простился со своими стариками, а потом на набережной встретился со знакомой девушкой, и они прошлись вдоль Летнего сада. Над зданием Военно-медицинской академии небо было темно-синее, светло-синее, желтое, оранжевое, всех цветов, какие только есть на свете. Где-то там было солнце. А над Петропавловской крепостью все было совершенно другим — неподвижным и туманно-серым, — настолько другим, что нельзя было поверить, что это одно и то же небо. И они сперва долго смотрели на крепость и ее небо, а потом поворачивались к Военномедицинской академии и ее небу, и это был как бы мгновенный переезд из одной страны в другую — из неподвижной и серой в прекрасную, живую, с быстро меняющимися цветами.
— Вот, Саша, что ты будешь защищать, — сказала девушка. — Понятно?
Он засмеялся и сказал:
— Понятно.
И теперь, в этот ночной час, это было понятно, как никогда. Где-то далеко на восток, на берегу моря, лежал огромный, близкий сердцу, великолепный город. Он спит сейчас, выставив сторожевые посты у каждых ворот и на каждой крыше. Аэростаты воздушного заграждения висят над ним, похожие на больших серебряных рыб с толстыми ушами. На Петроградской мать думает о нем: «Где мой Саша?».
Ему показалось, что легкое облачко пыли поднялось над взгорьем—там, где дорога круто шла вверх и вдруг обрывалась. Но облачко растаяло. Тишина, тишина!
И вдруг в этой тишине, нарушаемой иногда лишь сонным всплеском рыбы, раздался очень далекий металлический звук. Еще ничего не было видно, только снова появилось над взгорьем облачко пыли, а этот металлический скрежещущий звук все приближался.
Зайцев скатился с берега и мигом перемахнул через плотину.
— Танки, — не переводя дыхания, сказал он.
-
Да, вижу.
Это было очень неожиданно: танки здесь, так близко от моря. Воздушный десант? Так или иначе, это были танки.
Можно было не спрашивать, знает ли уже об этом связист и сообщил ли он командиру части. Связист сообщил. Через две минуты после того, как Пегов увидел на дороге облачко пыли, в журнале донесений части появилась запись: «Замечено пять фашистских танков. идут на нас».
Теперь они могли уйти к своим, если хватит времени, или спрятаться, пропустить танки и начать действия в тылу. Они не сделали ни того, ни другого. Оружия было не так много: четыре винтовки, несколько
связок гранат Зато дорога с крутого подъема скатывалась вниз и с полкилометра шла вдоль берега речки, по гати. Потом начинался мост, а за ним плотина — узкие места, удобные дли защиты.
Они поднялись на чердак и молча стояли, слушая,
как нарастает, приближаясь, равномерный грохот колонны Пегов смотрел па товарищей. Веретьев, подтянутый, как всегда, спокойно ждал приказаний. Может быть, он был немного бледнее, чем обычно. Маленький Зайцев деловито устраивался у окна — у него был такой вид, как будто он всю жизнь только и делал, что с винтовкой в руках сражался против танков. Только связист немного растерялся, зачем-то притащил наверх аппарат надел его на плечо, опять снял...
-
Ну, таварищи, - волнуясь и стараясь скрыть, что
волнуется, сказал Пегов, значит, мы их сейчас
встретим. Ты, Зайцев, оставайся здесь, где лежишь. Веретьев, спускайся вниз, а Курочкин, — с той стороны спрячешься за плотину. Ты, Курочкин, возьми связку —
бросишь первый. А мы с Зайцевым будем действовать сверху.
Грохот все приближался, и вот первые танки показались на взгорье. Они шли на хорошей скорости; только что были далеко, а вот уже ближе и ближе. Солнце, не торопясь, вставало, и в бледном утреннем свете шли угрюмые, горбатые, похожие на бронтозавров машины...
Пегов немного боялся, что связист рано бросит гранаты... Головной танк был теперь совсем близко, и если Курочкин подорвет его до въезда на мост — ничего не выйдет, потому что задние обойдут и станут бить с тыла. Нужно было послать Зайцева, а Зайцева —
нельзя, потому что он прекрасно стреляет. Веретьева?.. Или идти самому?.. Секунда, другая, третья. Танк с разбегу влетел на мост. Взрыв! Связист бросил гранаты.
Очевидно, это было сделано неплохо, потому что танк остановился и круто пошел направо. Направо была река, он сломал перила и, как подбитое чудовище, повис над водой. Стрелок открыл люк. Пегов немедленно бросил в люк гранату.
Теперь нужно было приниматься за второй танк, что было гораздо сложнее, потому что он остановился на самом въезде, как будто задумался: что теперь делать? Впрочем, особенно долго думать ему не пришлось. Вторая связка полетела в него из-за угла — это сделал Веретьев. Танк рванулся вперед, потом назад. Гитлеровцы выскочили из него, и маленький Зайцев, не переводя дыхания, пятью выстрелами убил их из винтовки. Он сам был убит ровно через минуту. Снарядом снесло крышу мельницы, и осколок попал ему в грудь.
Вдруг наступила тишина. Пегов, отброшенный в сторону, поднялся и медленно встал на колени. На чердаке стояли весы; падая, он ударился о них и теперь, выбираясь из сломанных досок, чувствовал сильную боль в плече: наверное, вывихнул. Но об этом некогда было думать.
Он взял у Зайцева винтовку, зарядил ее и спустился вниз. Веретьев стоял на ларе у маленького окна. Очевидно, то, что он видел, было очень интересно, потому что он смотрел не отрываясь и только молча показал Пегову, чтобы тот встал подле него.
Прямо под окном был привод от жернова и станок, на котором делали дранку, а дальше штабеля напиленной и приготовленной для дранья осины. Между этими штабелями полз человек. В другом просвете мелькнул еще один. Третий, четвертый...
— Хотят окружить? — шепотом спросил Веретьев.
— Да. Где Курочкин?
— Не знаю.
От штабелей до станка было не больше пяти метров, то есть расстояние, которое можно перемахнуть двумя шагами. Станут ли они перебегать по одному или бросятся в атаку? Конечно, да. Сейчас выйдут и бросятся в атаку.
Фашисты не бросились в атаку. По одному стали перебегать и прятаться под станком. Веретьев хотел стрелять, но Пегов остановил его: лучше было встретить. их в дверях, а когда бросятся назад, — перебить между станком и штабелями. Через две минуты они появились в дверях: сперва один робко просунул голову, огляделся, обернулся, что-то сказал. За ним вошел и остановился на пороге другой. Веретьев выстрелил. Первый упал, а второй бросился назад. Те, что сидели под станком, побежали за ним, и Пегов с Веретьевым убили их из винтовок.
Снова наступила тишина, и в этой тишине Пегов вдруг ясно услышал биение своего сердца. Он почти не волновался, только два или три раза спросил: «Где Курочкин? », совсем забыв, что уже опрашивал об этом. Никогда прежде он не думал о смерти, не думал и сейчас, когда она была так близка и, кажется, неотвратима. Он думал только о том, что танки все-таки удалось остановить, и что наши уже, должно быть, выступили, и что самолеты будут здесь самое большее через десять, минут. «Эх, продержаться бы эти десять минут! »
Страшный удар, от которого потемнело в глазах, раздался над его головой; стена, подле которой стоял ил ларе Веретьев, расселась. Он видел, как Веретьев спрыгнул вниз и как упавшая балка сбила его с ног и прижала к полу. Пегов прождал минуту — больше не стреляли- и пробрался к нему. Веретьев был убит наповал. Теперь, кажется, все было кончено. Убиты Веретьев и Зайцев. Убит, должно быть, и Курочкин — иначе он бы вернулся: он мог проползти под плотиной.
Но ничего не было кончено! С чувством радостной злобы, бешенства, восторга, от которого кружилась голова, Пегов лежал с винтовкой в руках да с винтовкой в запасе и ждал.
— А ну, подойдите-ка, подойдите-ка... — говорил он про себя.
И, точно согласившись на его просьбу, высокий фашист, наверно офицер, хладнокровно вышел из танка и направился к мельнице — к тому, что от нее осталось.
- Сдавайтесь, руссен! — крикнул он.
Пегов выстрелил в него, и офицер упал.
- Ну-ка, давайте, следующий. Ну-ка!
Он устроился удобнее, сделал для винтовки упор.
Второй удар — на этот раз вниз, в каменное основание мельницы — обрушился на него и отбросил н сторону. Танки подошли с тыла и били по мельнице прямой наводкой.
Последние винтовочные выстрелы умолкли наконец, гитлеровцы все били и били, чтобы снести, сломить, уничтожить этот маленький домик и вместе с ним загадочное упорство русских...
Должно быть, он был ранен, хотя и не чувствовал боли. Еще минуту-другую он как бы старался остановить ускользающее сознание. Но сознание исчезло наконец, и на смену ему пришло забытье — полусон. Грохот отдалился, пропал, и Пегов лежал теперь в тишине с открытыми глазами. Быть может, детство, свободное и счастливое, согретое мечтою о море, прошло перед ним? Или город, близкий сердцу, великолепный город с прекрасной рекой и строгими, милыми площадями?..
Раненный в руку, Курочкин отполз от плотины и спрятался в камышах. Танки прошли через мост, и тогда, стараясь не очень беспокоить раненую руку, Курочкин стал собирать у мельницы дранку.
Костер долго не разгорался, — бревна у въезда отсырели от утренней росы; но Курочкин упрямо раздувал его, и вот, наконец, огонь осторожно прошелся по бревнам и запылал, запылал...
К мельнице подошли наши части, получившие донесение. Вражеские танки, отступая, остановились перед горящим мостом и были уничтожены. Это был салют четырем юношам в краснофлотской форме. Один из них рассказал то, что вы прочитали.