Парафило
Терентий
Михайлович

Подвиг Петра Зубкова

В. Азаров

Не увидишь — глазам не поверишь!
Дымночерен, безжалостно ал,
Петергофский замученный берег,
Как зажженная нефть полыхал.
И уже расступались сугробы,
Но стремительный сдавлен поток,
На пути, перекошенный злобой,
Лютый, огненный дзота глазок.
Пули бьют!
Не поднимешь голов,
Впереди краснофлотцев — Зубков.
Непреклонный, в пылающей буре,
Он броском исполинским одним
К пулеметной припал амбразуре
И закрыл ее сердцем своим.
Воскрешая отвагу твою,
В грозных схватках и подвигах новых
Пронесем, словно знамя в бою,
Мы бессмертное имя Зубкова!
«Красный Балтийский флот».
Март 1942 года.
Я раскрываю старый, потрепанный альбом походных лет, где, для того чтобы они не затерялись, я наклеивал свои фронтовые стихи и очерки. Стихотворение «Сыновья Кронтштадта», несколько строф из которого приведено выше, не было включено впоследствии ни в один из моих сборников.
Однако именно это стихотворение привело ко мне в канун тридцатилетия подвига, совершенного Петром Зубковым, неожиданных гостей из латышского города Даугавпилса. С некоторыми из них я встречался раньше. Ведь Даугавпилс (Двинск) в начале войны был ареной жестоких, напряженных боев. Здесь, над переправой через Западную Двину, доблестно сражались балтийские летчики, преграждавшие дорогу фашистским танкам.
Изучая материал о первом в истории Отечественной войны двойном, воздушном и наземном, таране, совершенном бомбардировщиком, которым командовал летчик Игашов, я приезжал в Даугавпилс.
Там познакомился с человеком, возглавляющим штаб красных следопытов, фронтовиком, журналисткой Ольгой Осиповной Кудряшовой.
И вот она у меня в гостях, не одна, с женою Петра Зубкова, Евдокией Ивановной, с пионерами отряда имени Петра Зубкова 2-й средней школы Даугавпилса, с их преподавателем — сотрудником общественного военно-патриотического отдела газеты «Красное знамя», который возглавляет Кудряшова, Раисой Григорьевной Еремеевой.
А у меня стихи...
Нет, не только стихи, но и полустертые заметки из фронтового блокнота.
Раскрываются детские тетрадки, достаются письма, старые фотографии...
Прислушайтесь, с Вами говорит Время!
Мой брат, — пишет из города Кувшинова Калининской области сестра героя Анна Семеновна Зубкова, - пришел служить в Кронштадт в десятую годовщину Октября. Петру исполнилось тогда 22 года.
Мы любили в юности песню на слова Демьяна Бедного «Как родная меня мать провожала... ».
И вот я провожаю служить своего старшего брата.
Он был строгим и справедливым. За день до ухода в армию он взял у соседа охотничье ружье и позвал меня с собой в лес.
Мы бродили с ним целый день. Часто по просекам и лесным опушкам пробегали зайцы, но он ни разу не выстрелил.
Петя! Почему ты не стреляешь? — спросила я его.
Пускай подрастут!
Мы смотрели на красивый бархатистый мох, устилавший землю, подсчитывали возраст деревьев.
Я, конечно, тогда не понимала, что Петр прощается с селом, где оставались родные, со своим детством...
На другое утро, еще по-темному, вся деревня Выставка, это в Кировском районе Калининской области, вышла его провожать.
Заливалась гармошка. Кто пел и плясал, а кто и плакал.
Я была еще маленькой, мама отправила меня домой.
Петя сказал:
— Смотри, Анютка, пиши чаще!
А потом пришло первое солдатское письмецо. Вернее, краснофлотское. Петр писал: «Вот я и в армии, ехал до Ленинграда и не знал, что буду моряком. Мне сказали на призыве, что зачислили в артиллерию. И я действительно оказался в артиллерии, но только на флоте».
Огромный линкор «Марат» был украшен флагами расцвечивания и чести десятой годовщины Октября. Сельскому пареньку все было в диковинку: и перекличка горнов, торжественный подъем флага, и строгий распорядок морской службы.
И подготовка к стрельбе, снаряды и мешки с порохом, полузаряды, поднимаемые автоматически из артиллерийских погребов.
И щемящий миг тишины, когда все выполнено и должна последовать команда «огонь! ».
И товарищи, собравшиеся с разных уголков Родины, верным братский круг...
Через год Зубков стал командиром отделения, его перевели на линкор «Октябрьская революция».
Краснознаменный Балтийский флот был кузницей кадров нашей могучей морской державы. Отсюда уходили краснофлотцы и командиры на другие, более молодые флоты. Страна нуждалась не только в надводных, но и в подводных специалистах.
Так случилось, что и Петр Зубков, оставшись служить на сверхсрочную, был переведен на подводную лодку серии «Декабрист» — Д-1. В это время Петр Семенович был уже членом Коммунистической партии.
Сестра Зубкова в своих воспоминаниях рассказывает, что какое-то время брат им не писал. Потом пришло письмо, написанное странным, вроде бы и не его Почерком.
Мать вскрикнула: «Петр остался без рук! »
Это было, видимо, еще до перехода на подплав.
Произошла авария. Зубков, чтобы спасти зрение, прикрыл глаза рукой.
Приехав домой в отпуск, после госпиталя, он рассказывал:
«После аварии я потерял сознание...
Помню, когда уходили в море, деревья были зелеными, а когда очнулся, увидел в окне деревья без листьев... »
Зубкову сожгло волосы, рука была сильно обожжена.
И все же и дома он не сидел без дела, и хотя правая рука плохо слушалась, взял топор, стал ладить сестренке санки.
Потом он отремонтировал старые ходики, починил граммофон.
У Петра Семеновича была любимая пластинка с записью песни о «Варяге». Но особенно, видно, пришлись ему по душе слова «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает! ».
Авария могла устрашить более слабого душой человека, в Зубкове испытание лишь укрепило волю, желание посвятить жизнь флоту.
... Теперь это уже стало достоянием истории. Когда был создан Беломорско-Балтийский канал, боевое ядро создававшегося Северного флота — эсминцы «Урицкий» и «Куйбышев», сторожевые корабли «Смерч» и «Ураган», подводные лодки — перешли с Балтики на Север.
Была среди них и Д-1. В архиве сохранился рапорт Реввоенсовету СССР о полном освоении самого совершенного для того времени корабля — подводной лодки «Декабрист». Среди моряков, которым было доверено подписать рапорт, есть и Зубков.
Петр служил на Севере недолго. Стране надо было готовить молодых флотских специалистов. Зубкова назначили на учебное судно «Комсомолец», как знатока своего дела, учителя краснофлотцев.
Спросите старых моряков, кто только не проходил в двадцатые — тридцатые годы на «Комсомольце» азы матросского мастерства?
Моряки тогда любили петь о своем корабле:
Командир — комсомолец,
Кочегар — комсомолец,
Все матросы — комсомольцы Разговаривают!
Десять лет службы на флоте ознаменовались еще одним радостным событием: летом 1937 года в Ленинграде Зубков познакомился со своей будущей женой
Дусей Булеевой. Она работала на швейной фабрике • Большевичка», жила в общежитии... В 1938 году они поженились. Петру пришлась по душе большая семья Дуси: четыре сестры, два брата, ставшие за годы Советской власти настоящими творцами новой жизни.
О них писалось в газете, в очерке под названием «Обыкновенная семья».
Война застала Зубкова в Лиепае. Он служил тогда на плавбазе подводных лодок «Смольный».
Тот, кто видел первые взрывы бомб врага в мирном городе, чья рабочая гвардия вместе с гарнизоном, с моряками и пограничниками встала, как один, под ружье, запомнил до конца своих дней боль и гнев, желание отомстить фашистам за порушенную мирную трудовую жизнь.
Лиепая - город цветов и пряно пахнущих лип — стала ареной кровопролитных неравных боев. Страшно взрывать собственный, находящийся па ремонте в доке корабль. Страшно уходить на поврежденной подводной лодке, нс имеющей возможности погружения, ставшей беззащитной мишенью наглых фашистских пиратов. И тот, кто пройдет этот ад, русский, украинец или латыш, станет навсегда непреклонным воином, отдаст свою жизнь, свою кровь по капле во имя Победы.
Зубков был из этого числа.
Потом был Усть-Двинск, страшные дымы пожаров, плачущие дети, толпы беженцев на фронтовых дорогах.
Когда плавбаза шла к Таллину, Зубков, оцепенев от горя, видел, как подорвалась на минах и погибла наша подводная лодка. Зубков знал ее командиров, помнил старшин, и вот сейчас, они все навечно погребены в глубинный ил, накрыты тяжким водяным пластом.
Гибель всегда кажется нелепой, бессмысленной, и надо дойти сердцем и разумом до причин, порождающих ее, для того чтобы самому, если потребуется, совершить высокий акт самопожертвования.
Я мог встречать Петра Семеновича Зубкова, даже разговаривать с ним. Ведь по долгу военного корреспондента мне приходилось бывать на плавбазе «Смольный" в осажденном Ленинграде.
И в морской пехоте, куда осенью 1941 года был списан Зубком, я тоже бывал. Я написал официальное слово "списан" и почувствовал, как оно здесь неуместно. Ведь люди, приходившие в морскую пехоту, добивались этого сами!
В сотнях, в тысячах рапортов значилось: «Пошлите меня на сухопутный фронт! »
И я вижу воочию Зубкова, широкоплечего, коренастого, с высоким открытым лбом, с умными, пристальными глазами.
Ведь мы могли встречаться...
1-й особый лыжный полк КБФ был создан на Ораниенбаумском плацдарме, там, где властвовали тяжелые орудия фортов Красная Горка и Серая Лошадь, где действовали балтийские бронепоезда, где плечом к плечу с армией сражалась «черная смерть», как ее панически называли враги, — наша славная морская пехота.

Буду жить — не забуду, ребята,
Чтоб сумели узнать сыновья,
Как в беззвездную полночь Кронштадта
Нас окликнула тихо земля.
Море! Долго с тобой не придется Снова встретиться юным бойцам,
Обернулись на миг краснофлотцы И сказали родным кораблям,
Тихим верфям, Петровскому парку,
Бастионам гранитных фортов,
Чистой клятвы дыханием жарким:
«Я — готов! »
Были трудных сражений недели,
Как знамена, доверены нам,
Замели, закружили метели
По стремительным лыжным следам.
Верной смерти навстречу идет Командир!
Шаг вперед, шаг вперед!
Я привожу эти старые свои строки стихотворения «Сыновья Кронштадта» только потому, что и в них живет скупая суть тех дней, мерцает отсвет фронтовых костров и пожарищ.
И еще вот такую запись:
«Маленький, в свитере, в вязаной круглой шапочке, боец пришел на лыжах в Кронштадт с южного берега,
— Я был в бою уже восемь раз. У нас ребята с кораблей, с крейсера «Киров», с плавбазы «9-е Января», с линкора.
Готовились мы к операции... Вечер, сидим у костра в землянке, ждем приказа о выступлении. Сосны шумят, снега намело... О чем только мы не переговорили!
Хороший у нас командир, смелый — лейтенант Зубков. Каждую душу знает. Я сказал ему: «Хочу стать пулеметчиком. Ручной пулемет изучил». «Хорошо, — отвечает Зубков. — Поговорим после боя. А сейчас — выступать! »
Пошли на лыжах. Впереди Вася Хозяинов, бывший краснофлотец с плавбазы, потом я. А ночь светлая, луна демаскирует нас, но мы сливаемся халатами со снегом — и незаметны.
Сияли лыжи, подползли к самым вражеским укреплениям. Здесь наш взвод натолкнулся на сильный огонь фашистов.
Хозяинов выдвинулся вперед, он решил уничтожить пулеметчика, засевшего в дзоте.
Вскоре дзот перестал стрелять.
Мне хорошо было видно, как, скошенные огнем пулемета, падали неприятельские солдаты, спешившие на подкрепление.
В это время нас стали забрасывать минами. Мне показалось— оглох, такой был грохот!
Вася продолжал вести огонь, искусно меняя боевую позицию. Взрывной волной его швырнуло. Я подполз к другу. Вижу, он ранен, но пулемета из рук не выпускает.
Только когда подполз к нему связной от лейтенанта Зубкова с приказанием отходить, передал он мне свое верное оружие со словами: „Держи крепко! "»
И еще вспомнился мне рассказ, прозвучавший по Ленинградскому фронтовому радио в конце марта 1942 года.
Тогда для жителей осажденного города-фронта, для его армейских и флотских защитников очень часто шли в эфир передачи, начинавшиеся словами: «Говорит Ленинград! Говорит Краснознаменный Балтийский флот! »
В тот вечер в радиопередаче вместе с нами, фронтовыми журналистами, выступал комсорг батальона Михаил Чекалин, буквально только что прибывший с передовой. Сразу же после этого выступления он возвратился на передовую. Вскоре Чекалин погиб.
Не знаю, сохранилось ли в архиве Ленинградского радиокомитета его выступление, по у бывшего командира лыжного батальона Александра Оскаровича Лейбовича оно есть.
Когда Александр Оскарович передал мне этот лист, я ощутил горячее дыхание тех дней, вспомнил Чекалина в белом фронтовом полушубке, маленький свет электролампы над пюпитром, промерзшую насквозь радиостудию.
И молодой, звонкий, иногда срывающийся на крик голос:
Я только что приехал с фронта в город Ленина и счастлив, что имею такую возможность рассказать по радио о героических делах моряков-лыжников.
Никогда не забудут моряки-балтийцы мужественного и бесстрашного лейтенанта Зубкова.
Смелым и дерзким налетом он со своим взводом моряков ворвался в расположение немецких укреплений и беспощадно истреблял гитлеровцев.
В это время в нескольких метрах от лейтенанта Зубкова затрещал пулемет. Это открыл огонь искусно замаскированный дзот противника. Огонь не давал возможности поднять головы. И тогда, презирая смерть, поднялся во весь рост сильный и страшный в гневе балтиец Зубков.
Он бросился вперед, закрыл телом амбразуру вражеского дзота и этим заставил замолчать пулемет противника.
Пронзенный несколькими пулями, лейтенант Зубков в последний раз крикнул: «Вперед! »
Моряки ринулись в атаку, мстя за любимого командира.
Мы, бойцы-балтийцы, вместе с Красной Армией, вместе с ленинградцами, отстояли от врага свой любимый город.
Мы сражаемся, будем сражаться, чтобы каждый наш удар отбрасывал врага на запад.
Пусть читатель семидесятых годов обратит внимание на год и месяц, когда были произнесены эти слова. Еще впереди была Сталинградская битва, еще фашизм угрожал штурмом городу Ленина, еще был год до такого же бессмертного подвига, совершенного Александром Матросовым.
Есть у подвига, совершенного Петром Семеновичем Зубковым 11 февраля 1942 года, и другие, важные для нас подробности. 1-й Особый лыжный полк, в который входил батальон, где служил Зубков, был рожден осенью 1941 года из ядра 1-й Особой Коммунистической роты.
Полк никогда не действовал в полном составе. Он уходил на выполнение боевых заданий отдельными хорошо вооруженными подразделениями, не больше роты. Лишь когда поручался захват опорных пунктов врага, балтийцы выступали в более крупном составе.
1-й Особый лыжный полк просуществовал только полгода. Он пришел на смену легендарным участникам петергофского десанта, совершив десятки героических деяний, ждущих еще своего летописца.
И среди них жизнь и смерть Петра Зубкова, о котором знают еще не все.
Разведчики действовали в полосе обороны Приморской оперативной группы Ораниенбаумского плацдарма.
Когда по радио выступал Михаил Чекалин, места, в которых сражался стрелковый взвод под командованием лейтенанта Петра Зубкова, именовались населенными пунктами П., Н.
А были это Порожки, Низино, расположенные вблизи от Нового Петергофа...
И последний бой и подвиг старшего лейтенанта Зубкова (это звание было присвоено командиру в последние дни его жизни) был у пункта П., который теперь, как и до войны, зовется деревней Порожки.
Когда краснофлотцы Сахаров и Петров, получившие приказ подавить огонь пулемета, заплатили своей жизнью, но выполнить задание командира не смогли, Зубков отдал этот приказ самому себе.
Уже раненный, он кинул гранату в амбразуру дзота. Фашистский пулемет смолк, потом опять заговорил.
И тогда Зубков совершил то, о чем рассказало радио фронтового Ленинграда в передаче 28 марта 1942 года.
... Ушла война, свыше тридцати лет миновало со дня подвига Петра Зубкова. Почему же так притихли эти дети из Даугавпилса? Они глядят на Евдокию Ивановну, слушают вместе со мною ее рассказ.
Зина и Коля Зубковы сейчас взрослые люди. Мы знаем сегодня то, чего не мог знать отец, который мучился мыслью о них, о жене, оставшихся в Саблине, захваченном врагом. Военная судьба забросила семью в деревушку Платаново — неподалеку от станции Дно.
Когда в деревню пришли партизаны, ленинградка, жена моряка, поделилась с ними тем, что имела. За это ее арестовали фашисты и вместе с детишками отправили сначала в город Дно, а потом в Псков. Затем они попали в Латвию, где одна добрая латышская семья приняла участие в их судьбе.
И был опять арест, тяжелая работа па торфяном поле с утра и допоздна... И наконец долгожданная свобода!
Евдокия Ивановна осталась жить в Даугавпилсе, там живет и работает сын Николай. Дочь Зина закончила десятилетку и музыкальную школу: теперь она артистка в Минском театре имени Янки Купалы.
И еще есть в семье Зубковых третье поколение, дочь Коли, маленькая внучка Таня.
Мне осталось досказать немногое.
Есть на Ораниенбаумской земле памятник. Темные якоря вкопаны в землю. Сосны раскачивают свои кроны над братской могилой. На памятнике нет еще имени Петра Зубкова. Но в нашей стране, где никто не забыт и ничто не забыто, люди должны знать о жизни и подвиге балтийского моряка.
Знать из стихов и песен, из каменной летописи славы, из сочинения русского или латышского школьника, из этого простого рассказа.