Парафило
Терентий
Михайлович

Морпех №1
Десантник №1

Мичман и семь танков

А. Солдатов

В октябре 1942 года «Правда» в передовой статье отметила подвиг балтийского мичмана Якова Тимофеевича Чугунова, лично уничтожившего семь вражеских танков после форсирования Невы у станции Ивановская.
Тот, кто подбил во время войны хотя бы один танк, знает, что это значит. А тут — семь танков, целая колонна. Да еще и уничтоженные не бронебойщиком, не многоопытным, прошедшим сквозь огонь и воду пехотинцем, а моряком.
Впрочем, молодой мичман Чугунов именно в те осенние дни сорок второго прошел и огонь, и воду. И чудом остался жив на полыхавшей огнем боев ленинградской земле. Хотя — что в горячке войны считать чудом? Случайность? Но не зря говорят, что в каждой случайности есть значительная доля закономерности. И теперь, спустя три десятка лет, отчетливо прослеживаются истоки этого подвига балтийского моряка...
Холодными сентябрьскими ночами второго военного года по лесным и проселочным дорогам к Неве подтягивались шлюпки и понтоны. Пригодились даже прогулочные лодки, собранные во всех ленинградских парках и садах. Кто мог подумать в довоенные мирные дни, для каких прогулок понадобятся вскоре эти неуклюжие, разномастные лодчонки? Еще совсем недавно в них веселились счастливые ребятишки с папами и мамами...
Но теперь не было мирной воды, отражающей легкие белые облака и солнце, не было воскресной музыки.
Была над Невой другая «музыка» —вой мин и снарядов, дни смешались с ночами. И для того, чтобы переплыть Неву под огнем врага, нужны были люди опытные, умеющие обращаться со стихией, что называется, «на ты».
И тогда на берег прибыло несколько групп моряков. Одной из них командовал мичман Чугунов. В ночь с 24 на 25 сентября команда его шлюпки, переправив командира и комиссара одного из полков на левый берег Невы, продолжала перевозить боеприпасы.
Во время третьего рейса случилась беда. Прямым попаданием мины шлюпку разнесло в щепки, всех «облепило» мелкими осколками.
Чугунов очутился в жгучей, черной воде. Вынырнул, набрал в легкие воздуха, осмотрелся. Левый, вражеский берег неистово грохотал, вода судорожно дергалась шипящими фонтанами. «Все равно я должен быть на левом, назад не возвращусь, — подумал мичман и поплыл. — Хорошо, что капковый костюм надел... »
На берегу немного полежал, отдышался. Тело зябко передернуло. Досадливо чертыхнулся: только теперь почувствовал боль в плече, в груди и в ногах. Ранен. Снял флягу, глотнул. Вроде отлегло немного, можно двигаться.
Пополз в глубь берега. Вскоре встретил группу наших краснофлотцев. Обрадовался. По тут же разозлился: без дела лежат, когда тут такое творится...
- Почему не идете вперед? Кто командир?
- Убило его...
Чугунов помолчал.
- Ладно, я буду вашим командиром. За мной, ребята!
Где-то впереди, за кладбищем, зло стрекотал пулемет, подвывал немецкий шестиствольный миномет. Моряки разделились на три группы — две, по шестеро, стали заходить фашистам в тыл, а третья «группа», в которую входил один Чугунов, — отвлекать внимание врага. Мичман залег за могилу, развороченную снарядом или бомбой. «Все удобства тебе, если что», - подумал он и остервенело дал длинную очередь из автомата.
Минут через двадцать пули и мины перестали сви стеть над головой, «Дошли ребята», — обрадовался мичман.
Вскоре все они показались из темени. Шли почти во весь рост, тащили на себе пулемет и ящики с патронами.
- Прикончили сволочей, — еще издали, задыхаясь, сказал один.
Чугунов обрадованно привстал, хотел шагнуть бойцам навстречу и мгновенно свалился, как от удара током. Ноги отнялись, не сгибались.
- Ну-ка, помоги, братва, не работают мои ходули, — сказал он и скривился от боли.
Мичмана бережно взяли под руки и отвели на перевязочный пункт.
Фельдшер прищелкнул языком и решительно сказал:
- Ну все, брат, отвоевался, давай на правый берег.
- Не пойду.
- Что значит «не пойду»? Никаких разговоров.
- Не пойду. Я вам не подчинен, а здесь от меня еще польза может быть. Я же здоров.
Чугунов для убедительности сжал кулак.
- Молчи уж. Польза...
- Не пойду!.. Вы меня обсушили, перевязали — чувствую во всем норму, ясно?..
- Это кто здесь шумит? — прозвучал вдруг зычный голос из темноты.
Чугунов обернулся и обрадовался. Подошли двое: командир и комиссар полка — те самые, которых мичман перевез на шлюпке первым «рейсом».
- Товарищ командир, вот меня хотят в санбат отправить...
Его выслушали.
Мичман почувствовал, что взгляды командира и комиссара так и впились в него. Неужели подумают, что это он в горячке несет?
Только бы выдержать их взгляды. «Пересмотреть», что называется.
Комиссар подмигнул командиру, потом ему, Чугунову.
- Ну что ж. Иди в блиндаж, к раненым, жди ночи. Ночью снова на шлюпку.
Всю ночь он, раненный, плавал на шлюпке по бурлящей невской воде, а наутро с трудом заполз в блиндаж и плюхнулся, обессиленный, рядом со стонущими ранеными. Там же, на левом берегу.
Часа в два-три дня дверь в блиндаж резко распахнулась, и все услышали, как кто-то громко закричал:
- Ребята, фашистские танки, много танков!
Чугунов вскочил, крякнул от боли в ногах, подобрался к окну. От леса прямо на блиндаж кучно шли семь танков. Черно-белые кресты на броне, грозно нацеленные стволы орудий. Гусеницы с лязгом подминали под себя последнюю сотню метров, оставшуюся до блиндажа.
Чугунов пошарил вокруг взглядом. Потом посмотрел па раненых. Он одни среди них мог еще кое-как держаться на ногах...
Схватил две гранаты, валявшиеся на полу, рванулся к выходу.
- Слушай, мичман, вон там, в углу, куча немецких гранат лежит... — раненый краснофлотец еле-еле пошевелил рукой.
В такие минуты мысль работает мгновенно.
- Братва, делайте мне связки по три штуки и подавайте в в дверь.
Он не договорил — первый танк громыхал и ревел уже совсем рядом.
Превозмогая боль, Чугунов побежал по траншее вправо. Скорее угадал, чем увидел, место, куда целиться, швырнул две гранаты. И опять не увидел, а почувствовал, что попал. Воздух рвануло. Выглянул— танк пылает темно-багровым пламенем. Видно, взорвались бензобак и боеприпасы.
Любоваться было некогда: слепа на окоп двигался еще один танк. Чугунов повернулся, чтобы бежать за гранатами, и увидел в нескольких шагах от себя раненого матроса со связкой гранат. Молодец, приполз парень из последних сил. Мичман наклонился, молча схватил гранаты, в два прыжка достиг того места траншеи, куда шел танк, и сильно швырнул связку под леном гусеницу.
Не попасть он не мог — до стальной громады было десять-пятнадцать метров. Второй танк тоже загорелся и застыл...
Чугунов уже не помнил, сколько все это продолжалось Он едва успевал подхватывать связки гранат и швырял их навстречу фашистским стальным чудовищам. Еще четыре машины остановились перед траншеей с разорванными гусеницами и намертво заклинеными башнями...
Яков Тимофеевич рассказывает:
— И вот, когда седьмой танк стал подходить, — там была такая маленькая ложбинка-выемка, — я эту ложбинку в горячке перебежал и бросил в него гранаты. Бросил — гусеницу разорвало, но башню, наверное, не заклинило. Он быстро развернулся на одной гусенице. И башню сразу развернул. Я только приподнялся — он в меня из пушки как брызнет... Если бы я был вот настолько, на ладонь выше, мне — крышка, а так снаряд разорвался за бруствером, и вот тут мне и по голове попало, и в четырех местах руку перебило. Я упал.
Сколько лежал так — не знаю. Когда очнулся, слышу: незнакомая речь. Ну, думаю, все... Вижу, по траншее идет гитлеровский полковник. За ним два офицера, обер-лейтенант и лейтенант-переводчик.
Подошел полковник: «Вы тяжело ранены? » Я говорю: «Да». Увидел, что у меня тельняшка. «Вы, — говорит, — моряк? » Я ему ничего не ответил. Что за дурацкий вопрос.
Он открыл двумя пальцами мою кобуру—она была у меня отстегнута, —вытащил ТТ и выбросил в одну сторону, а финку мою — в другую. «Отнесите его в блиндаж». Ну, меня взяли, отнесли в блиндаж, где были наши раненые, а там немецкий солдат уже у входа стоит. Я лег на одеяло. «Ну, — думаю, — все, теперь конец».
Вытащил партбилет, у меня он весь в крови был, поцеловал его... Думаю, умирать легче с партбилетом: скажут, коммунист, да еще моряк — долго мучить не будут. Погибну хоть по-человечески. Главное — партию не подвел и морское звание свое...
Вскоре, однако, начался сильный артиллерийский обстрел. Все кипит, весь блиндаж трясется. Вырваться бы, да куда там...
В это время солдат-часовой убежал. Минут через двадцать влетает кто-то и кричит: «Кто здесь хоронится, мать-перемать? » Ну это уж ясно, наш брат... «Свои! » — говорим. «Товарищи, полежите, отгоним фашистов и вас спасем».
Ну, лежим десять минут, пятнадцать, полчаса — никого нет. Думаю, нет, хватит. Надо выходить за подмогой.
Только выполз, смотрю, лежит рядом наш краснофлотец. Просит: «Браток, помоги, —у меня обе ноги перебиты, из сил выбился».
Я говорю: «У меня тоже перебиты, но как-нибудь давай на спину». Вот мы — двое, фактически на одной ноге, я в стенку уперся, да так по траншее и передвигаемся.
Все стонал он у меня на спине. Метров сто пятьдесят — двести всего-то там до берега. Потом замолк. Когда принес, стал снимать — мне его не снять. И рук не разжать, Сняли, а он, оказывается... Его фашисты прошили пулями. Он меня фактически спас, прикрыл своим телом.
Раненых потом забрали из того блиндажа, меня увезли в госпиталь.
И не знал Чугунов, лежа в госпитале под наблюдением главного хирурга флота профессора Лисицына, что о нем, балтийском мичмане, уже пишут стихи и песни, Что его судьбой заинтересовался писатель Всеволод Вишневский.
Не мог он знать и того, что форсирование Невы было началом тех боевых действий, которые привели в январе 1943 года к прорыву блокады Ленинграда.
И остается лишь добавить, что за свой, поистине богатырский подвиг мичман Яков Чугунов был награжден орденом Ленина.
Сейчас Яков Тимофеевич живет и работает в Ленинграде