Лучи смерти.
Деревня Руси на берегу Финского залива сохранилась теперь только на географической карте. Отходя под натиском Красной Армии, в злобе сожгли ее белофинны.
Лагерь расположен в лесу, точнее — под лесом, в глубоких землянках. В одной из них склонились над картой при слабом свете керосиновой лампы командир и комиссар лыжного отряда моряков. Командование приказало им провести сложную разведку в глубоком тылу противника. Плотный, коренастый, светлорусый капитан Лосяков и худощавый, тоже белокурый, комиссар Богданов, тихо переговариваясь, уточняли и разрабатывали план смелой операции.
Закончив работу, собрали начальников разведки — командира взвода Спиридонова, начальника штаба лейтенанта Чепрасова, политруков—Яковлева и Доброскокова. Тесная, низкая землянка наполнилась людьми и густым табачным дымом. Коротко, сжато развивает командир перед собравшимися план операции.
— В разведку идут две группы по сорок человек: одна под командой Спиридонова и политрука Яковлева — на восточный берег острова Койвисто - Бьеркэ, другая— Чепрасова и политрука Доброскокова — в район мыса Кюрениеми-Муурила.
Разойдясь, командиры и политруки лихорадочно принялись за подготовительную работу. Нужно было осмотреть и проверить материальную часть и, что особенно важно, — довести смысл операции до каждого участника и напомнить соответствующие положения устава о разведке.
Через час перед коммунистами обеих групп уже выступал парторг лыжников старший лейтенант Боковня . Серьезно и просто говорил он об особой, передовой роли коммунистов в бою и разведке. Для большинства предстоящая операция была первым боевым крещением. Поэтому сегодня парторгу задавали особенно много вопросов, и Степан Осипович уверенно и точно отвечал на них.
С комсомольцами говорил секретарь бюро комсомола Луканин:
— Нам, комсомольцам, в таком деле, конечно, место тоже впереди. Уж тут мы от товарищей коммунистов никак отставать не можем!
Закипела жизнь в лыжном лагере. На воздухе смазывали лыжи и проверяли крепления, в землянках разбирали и чистили оружие, просматривали личное снаряжение, отбирали чистые маскировочные халаты, распределяли боеприпасы и скромное продовольствие — галеты и сахар.
Однако, как и всегда, не все были довольны. Обижены те, кто не попал в разведку. Больше других огорчен комсомолец Переверзев.
— Товарищ комиссар, — обращается он к Богданову, — вы мне делаете бледный вид перед товарищами.
— Какой такой вид? —недоумевающе хмурит брови военком.
— Не пускаете в разведку... перед товарищами стыдно.
Лицо комиссара прояснилось. Он улыбнулся шутке лыжного «балагура» Переверзева.
— Не в последнюю разведку посылаем, — утешил он его, — успеете и вы.
— Мне бы хоть последний гвоздик в белофинский гробик... — мечтательно заметил, отходя, Переверзев.
Когда все было готово, проверено и договорено и оба отряда разведчиков выстроились к походу, комиссар Богданов неожиданно узнал, что в отряде нашелся «симулянт»! Это был краснофлотец Дмитриев из группы Спиридонова. Он стоял перед комиссаром красный и смущенный. Комиссар смотрел на него в упор, стараясь поймать его взгляд.
— Значит, обманули меня?
Дмитриев, опустив глаза, молчал.
— Когда я спросил вас, здоровы ли вы, что вы мне ответили?
— Так я же...
— Нет, вы прямо скажите, что вы мне ответили?
— Ответил... — растерянно лепетал краснофлотец, — ответил: здоров, товарищ комиссар!
— А это, оказывается, неправда: я стороной узнаю, что у вас пальцы на ногах отморожены. Нехорошо, Дмитриев!
— Так это же ничего, товарищ комиссар! Это же сущие пустяки! В походе сразу все пройдет.
— Нехорошо, Дмитриев, обманывать. Нехорошо! — строго повторил Богданов.
Пришлось оставить «симулянта» на стоянке. Чуть не плакал он, прощаясь с товарищами. Мот ли комиссар Богданов сомневаться в успехе операции, имея дело с такими людьми?
Было около полуночи, когда сорок человек лейтенанта Чепрасова белыми призраками скользнули из тени леса на пушистую гладь залива. Лишь шуршащие шлепки лыж по глубокому снегу нарушали покой морозной ночи. Продвинувшись километров на шесть к югу, отряд круто свернул на северо-запад, взяв направление на узкий пролив между островом Койвисто- Бьеркэ и деревней Муурила.
Насторожилась белая пустыня вокруг, а высоко над ней повисло звездное небо. Ничто не мешало пока стремительно-мерному лыжному бегу. Далеко впереди выступила темная полоска прибрежных сосен. Где-то правее, километрах в пяти, притаилась на горке невидимая Муурила.
Вдруг над нею взметнулся вверх и упал на залив острый луч прожектора. На миг накрыл группу. Короткая команда Чепрасова бросила людей в снег. Никто не шевелился.
Чепрасов был уверен, что прощупывание прожектором был случайным, что опасности внезапного нападения или окружения на заливе быть не могло, так как его отряд двигался с должным охранением.
Прошло десять долгих минут. Моряки продолжали неподвижно лежать. Предательский луч упорно шарил вокруг, вгрызался в отдельные снежные кочки, шарахался в стороны и снопа сторожевым псом ложился у самых ног обнаруженной разведки.
Более чем на двадцать километров продвинулась разведка по льду во вражеский тыл. Вдали над лесом небо озарилось вдруг цветистыми вспышками многочисленных ракет. Видимо, не спалось сегодня врагу: мерещились близкие, опасные «москали». Наконец, враг угомонился. Тревога улеглась. Прожекторный луч убрался. Тогда бойцы Чепрасова, разминая застывшие руки и ноги, поднялись и продолжали свой путь.
Приближалось время выполнения задачи: захватить контрольного пленного («языка»), найти огневые средства врага и расположение минных полей.
Подойдя еще ближе к берегу, Чепрасов приказал командиру взвода Гошунову с восемью бойцами выйти на неприятельский берег и во что бы то ни стало достать «языка». Чепрасов знал, что невдалеке проходит шоссейная дорога и надеялся, что залегший в засаде Гошунов непременно дождется или одинокого пешехода, или проходящую машину. Остальное для храброго и сообразительного командира взвода—сущие пустяки.
Попрежнему было тихо вокруг. Враг не подавал признаков жизни. Казалось, все благоприятствовало разведке.
Расставшись с Гошуновым, Чепрасов, спустя некоторое время, последовал за ним. чтобы в случае необходимости оказать помощь. Подойдя к опушке леса, он расположился со своими людьми на льду. Через короткие промежутки он трижды высылал дозорных для связи с Гошуновым и обследования берега. Стояла такая тишина, что с берега ясно доносились приглушенные звуки передвижения людей, слышны были даже удары и царапанье лыж о прибрежные валуны. Вскоре пришел первый связист и доложил, что обнаружены крупные лыжни в лесу и несколько пустых землянок.
Другой донес лейтенанту Чепрасову:
— Товарищ начальник, нас очень хорошо видно оттуда. На двести метров всех можно пересчитать.
Третий дозорный—командир взвода Бутусов—принес еще более важные сведения:
— Под самым берегом — минное поле.
Чепрасов вместе со старшиной Армизоновым поспешили к указанному месту. Действительно, под несколько приподнятым берегом, выступая над снежным покровом, маячат аккуратно расставленные в шахматном порядке белые колышки. Между ними протянуты того же цвета провода.
Чепрасов приказал старшине Армизонову оттянуть свою группу в глубь залива и там дождаться Гошунова. Нескольким же бойцам приказал остаться в декрете. Выполняя приказ, Армизонов поднял группу со льда и приготовился отдать команду: «шагом марш». Вдруг с тыла и флангов ударили тяжелые пулеметы и автоматы «Суоми». Проследив направление огня, Чепрасов понял, что огонь носил скорее заградительный, чем поражающий характер. Отрезая отступление в глубину залива, белофинны жали отряд на минное поле. Пулеметный огонь усиливался с каждой минутой. Били по голове походной колонны Чепрасова с такой силой, что движение стало невозможным. Бойцы зарылись в снег и открыли ответную стрельбу. Завязалась перестрелка.
Широким ослепительным лезвием вскинулся луч прожектора над макушками прибрежного леса, задержался на миг и стремительным броском перескочил на бухту. За ним другой и, наконец, третий. На три неравные части рассекли лучи отряд лейтенанта Чепрасова . Подвижные источники света, установленные на аэросанях, приблизились и остановились. Застыли и широкие полосы света на снегу. Лыжники-балтийцы оставались в тени без движения. Тогда Чепрасов приказал Армизонову продолжать отход и зайти в тыл белофиннам. Этим маневром он надеялся отвлечь их внимание от основной своей группы. Но, заметив движение группы Армизонова, противник одновременно открыл огонь и по ней. Разрезанные и отделенные друг от друга яркой полосой прожекторного луча, обе группы, самостоятельно обороняясь, попятились в глубь залива.
Краснофлотцы и их командиры сегодня впервые сталкивались с врагом непосредственно в его глубоком тылу в такой сложной и невыгодной обстановке. И у некоторых в первый момент возникло тягостное чувство оторванности от своих, растерянность. Но это было лишь мимолетным ощущением молодых необстрелянных бойцов. Они быстро освоились.
Взяв у бойца Морщагина автомат, старшина Армизонов разглядел откуда велся обстрел его группы и открыл ответный огонь по гребешку недалекого тороса. Но тут на Армизонова свалилась новая беда: новый косой луч через всю бухту расколол его маленький отряд. Часть лыжников могла продолжать отходное движение, а другая, где был политрук Доброскоков, командир отделения Морозов, краснофлотцы Полунин и Посконкин, всего восемь человек, прижатая лучом к самому берегу, была отрезана.
Горсточка эта находилась метрах в пятидесяти от берега, а белофинны показались на льду метрах в ста, т. е. в ближайшем тылу. Скрываясь за высокими ледяными гребнями торосов, им удалось подойти незаметно. Старшина Армизонов, оценивая создавшуюся для этой группки обстановку, мрачно бросил:
— Попали в мешок — остается завязать.
По прежнему огонь из-за торосов имел целью загнать балтийцев на минное поле. Понимая уловку, группа Морозова яростно дралась.
Несколько раз комсомольский секретарь Луканин видел, как из мрака ночи совсем рядом неожиданно возникали расплывчатые тени врагов. Сухо трещал одиночный выстрел, «тень» шаталась, жалобно выкрикивала что-то на незнакомом языке и грузно садилась в снег. С полдесятка врагов посадил таким способом на снег юный комсомолец Луканин, но, наконец, вражеская пуля уложила наповал его самого, вызвав в бойцах ярость и жажду мести.
Значительно превосходя отрезанную лучом группу Морозова, белофинны бешено бросались в атаки, но, встречаемые горячим свинцом, всякий раз откатывались за торосы, теряя убитых и унося раненых.
На залегшего Доброскокова накатывалась одна атакующая волна за другой. Пуля «Суоми» легко ранила его в левую руку, но он даже не обратил внимания. Упорство и меткая стрельба Доброскокова привели в ярость какого-то белофинского солдата. Обезумев от злобы, солдат бросился на спокойно выжидающего политрука, но в нескольких шагах, бестолково взмахнув руками, рухнул, сраженный его пулей.
Белофинны откатились, спрятались за недалеким торосом и время от времени постреливали из-за ледяного прикрытия.
Но вот все смолкло. Доброскоков выглянул из своего убежища. И тут же пуля, взвизгнув, обожгла ухо политрука. Доброскоков выругался и подался назад. Невидимый стрелок, хорошо пристрелявшись, методически поливал короткими очередями гребень ледяной норы, в которой отсиживался Доброскоков.
Он почувствовал себя узником. Его убежище превратилось в снежную темницу, выход из которой сторожил вооруженный автоматом тюремщик.
А совсем рядом шла жестокая борьба. Его товарищи вели смертельный бой с превосходящим численностью врагом. Он был нужен там. Он не мог сидеть в этой чортовой дыре, когда надо было спешить на помощь к товарищам.
«Суоми» смолк. Мелькнула надежда: не ушел ли «тюремщик»? Соблюдая предельную осторожность, Доброскоков стал подниматься. «Тюремщик» по-прежнему не подавал признаков жизни.
— Еще шаг и все будет ясно. Смелее! — подбадривал себя политрук.
Но, на счастье, ясность пришла раньше, чем Доброскоков успел сделать свой роковой шаг. «Суоми» заговорил с еще большей настойчивостью.
Доброскоков от ярости заскрипел зубами. Но вдруг усмехнулся. Неожиданно озарила счастливая мысль.
— Погоди же, я с тобой сыграю штуку!
Он нацепил на край ствола винтовки ушанку и медленно приподнял над краем тороса. Раскатисто прогремел «Суоми», и тяжелая шапка, сорвавшись со ствола, шлепнулась наземь.
Укрывшись за снежным валом, сквозь проделанный в снегу глазок следил Доброскоков, почти уверенный в том, что все произойдет по плану.
И, действительно, оттуда, где гремел проклятый «Суоми», выглянул офицер. Скрылся. Опять выглянул. На этот раз он заметил шапку на снегу и осторожно направился к ней. Шагах в двадцати, успокоенный тишиной, осмелел, выпрямился и размашисто шагнул... Это был последний шаг в его жизни. Выстрел Доброскокова свалил его сразу.
Не торопясь, вышел Доброскоков из своей снежной тюрьмы, с наслаждением потянулся, потом поднял ушанку, осмотрел ее:
— Н-да, моя голова столько пуль не выдержала бы! — сказал ом, насчитав на ушанке с десяток дыр, и философически заключил: —и шапка может сослужить службу, но для этого все-таки голова нужна!
Он подошел к убитому финскому стрелку. Рослый молодой парень в синем теплом офицерском комбинезоне лежал на боку. По обеим сторонам валялись «Суоми» и финские лыжи.
Политрук вынул из офицерской кобуры револьвер, поднял «Суоми». Прикоснувшись к горячему еще пулемету, он был изумлен, что пальцы его не ощутили тепла.
— Неужто обморозил? Еще этого нехватало!
Пошарил в карманах, за пазухой — рукавиц нет!
— Видно, в бою посеял!
Раненая левая рука мучительно замыла.
Мертвая тишина вокруг.
Забыв боль, Доброскоков спешил использовать минутную передышку и пополз в сторону, где, как он помнил, замертво свалился Луканин. Нашел, бережно, словно боясь причинить боль, осмотрел товарища. Убедившись, что помощь человеческая здесь уже бесполезна, поцеловал любимого друга в губы.
Мороз перевалил за тридцать градусов. Доброскоков не чувствовал рук.
Огляделся. Вокруг — мрак и внезапно наступившее после боя безмолвие. Вероятно, отбив атаку врага товарищи успели отойти в глубину залива. Забыв о своей беде, политрук обрадовался за друзей. Встал на лыжи и, опираясь здоровой рукой на палку, пошел — одинокий на темной безлюдной равнине.
Через некоторое время понял, что сбился и потерял направление. Долго искал его, проделав много лишнего пути. Остро болела рука. Кровь из раны пробилась наружу ватного рукава. К тому же еще обе руки — больная и здоровая — начали обмораживаться. Но Доброскоков упорно шел к своей части, к своим боевым друзьям, к своим комсомольцам.
Инстинкт, смекалка, неугасимая бодрость в результате долгих скитаний и нечеловеческих страданий привели его на заставу подле форта Ино. Около семидесяти километров исколесил политрук Доброскоков по снегам и торосам залива!
Но вот он, наконец, на базе.
Его встретили радостными приветствиями. Почти силой тащили к врачу.
— Нет, нет! К командиру!
Напрягая последние силы, Доброскоков сделал подробный доклад командиру и только после этого дал отвести себя на лечебный пункт.
Пока отходила группа Доброскокова, отрезанное от отряда Армизонова отделение младшего командира Морозова вело неравный бой.
Обнаружив горсточку из восьми человек, ободренные ее малочисленностью, около двадцати белофиннов поднялись, вышли из-за тороса и пошли в открытую атаку.
Попавший под луч прожектора Морозов хотел проскочить на теневую сторону, но прикрепленные к ногам лыжи помешали ему это сделать ползком. Пришлось подниматься. Вставая на лыжи, замешкался. Подбежавший белофинн бросил гранату. Упал Морозов, раненный в обе ноги. Падая, он все же успел ответить не менее точным броском. Враг подпрыгнул, дико завопил и кинулся на упавшего Морозова. Следом за первым спешил на помощь второй белофинн. На мягком снегу завязалась бурная схватка.
Выстрел из пистолета почти в упор! Но белофинн промахнулся. В следующее мгновение крепыш Морозов словно клещами сжал вооруженную руку врага и, лежа на спине, старался сбросить цепко насевшего белофинна. Тот не давал Морозову вытащить из-за пазухи ватника наган. Достать нож или штык было еще труднее, и безоружный Морозов оборонялся только прославленными в отряде руками отменной мощности. Изловчившись, напрягая могучие мускулы, Морозов отвел вооруженную руку врага. Дуло пистолета воткнулось в снег. Выстрел в снегу разорвал ствол. Шансы уравнялись, и борьба продолжалась с еще большей яростью.
В нескольких шагах двадцатилетний первогодок, недавний тамбовский колхозник Посконкин, только что уложил налетевшего белофинна. Распластанный, в белом маскировочном халате, лежал он у ног победителя.
Заметив опасное положение своего командира, Посконкин хотел броситься на помощь, но в эту минуту в луче прожектора мелькнул в белом саване очередной белофинский солдат. Он бежал с винтовкой наперевес и не видел Посконкина, торопясь на помощь тому, кто боролся с Морозовым. Пропустив солдата мимо, Посконкин быстрым выпадом вонзил штык в врага. Хриплый крик пронесся в ночи. Посконкин еще раз ударил белофинна и поспешил к своему командиру.
Враги, сцепившись в рукопашной, катались по снегу. Не сразу можно было отличить, где враг и где друг — оба были в белом. Схватив одного за воротник халата, Посконкин ощутил под ним мягкий барашковый мех.
— «Э... — догадался Посконкин, — еще и офицер... »
Не сомневаясь больше, оттащил он его за волосы, стиснул горло. Спросил командира:
— Поведем?.. Или как?..
— Поведем, — слабея от ран, отозвался Морозов: — «Язык» нужен.
Отбросив в снег оглушенного офицера, Посконкин заботливо склонился над командиром, но офицер снова кинулся на него сзади.
— Живуч, собака! — крикнул Посконкин, увернулся и несколькими ударами того же штыка прикончил упрямого офицера, хоть и досадно было лишиться «языка».
Подобрав лыжи, свои и командира, Посконкин повел его, поддерживая под руку. Вблизи — никого. Шли медленно, с передышками у каждого тороса. По лицу Морозова Посконкин видел, как тяжело и мучительно было ему двигаться. Выдержка и мужество командира вселяли и в Посконкина силы и желание побороть все встречные преграды.
В предрассветных сумерках показались двое. Издалека окликнул их Посконкин.
— Стой... кто?
— Свои, свои! — Это были бойцы отделения Морозова — раненный в руку Полунин и Смирнов. Вчетвером стало веселей и легче, хотя двое были ранены. Шли медленно и долго. Соразмеряя силы со слабейшим, плутали по заливу, находили часто собственные следы, и не видно было конца испытаниям. Только крепкое товарищеское чувство, боевое содружество и ясное сознание долга взаимно поддерживали моряков. И первогодок Посконкин сознавал себя равным среди старших товарищей, к которым питал дружбу и любовь такой же силы и глубины, как и ненависть к врагу.
Продолжали идти. Полунин впереди пробивал в глубоком снегу лыжню. Посконкин, поддерживая Морозова, шел за ним. Через торосистые преграды вдвоем перетаскивали командира и снова двигались вперед. Все чаще встречались торосы. Люди изнемогали. Морозов вдруг остановился и приказал здоровым — Посконкину со Смирновым—итти дальше к базе, а раненому Полунину оставаться с ним.
Так скорее доберетесь. А с базы помощь пришлите.
Со слезами на глазах исполнил Посконкин приказание. Расставаясь с командиром, упросил взять два куска сахару, случайно сохранившиеся в кармане.
— Сахар согревает, товарищ командир! — говорил он настойчиво. — А, главное, не сидите на снегу. Двигайтесь, хоть понемножку.
И когда, наконец, полуживые достигли родного берега и вышли к заставе Посконкин и Смирнов, то, отказываясь от заботливой помощи красноармейцев, заторопили их:
— Туда, поскорей, туда... там командир остался. И еще товарищ один, — и указывали в глубину залива, скрывавшуюся в морозном тумане.
И только направив людей за командиром, Посконкин, едва держась на ногах, выпустил из рук винтовку.
Отрезанная прожектором группа Чепрасова, отбиваясь, благополучно вышла из боя и также вернулась на базу. Сильнее пострадала разведка Армизонова, на которой противник впоследствии сосредоточил весь свой огонь и злобу. Пять героев-балтийцев остались навеки в снегах залива. Но дорогой ценой заплатил враг за их смерть — один Армизонов насчитал шесть белофинских трупов, не говоря о тех, что остались в ледяном хаосе торосов, скошенные пулеметами и винтовками моряков, изорванные в клочья гранатами Посконкина, Морозова, Армизонова.
Отбив атаки врага и выйдя из огня, Армизонов собрал двадцать одного человека. Погасли прожекторы. Было семь часов утра. Скоро рассвет. Надо поскорее уходить. Ждать больше нельзя. И вдруг, к общей радости, из темноты вынырнули двенадцать белых фигур. То был Гошунов со своими бойцами. Бесплодно просидев в засаде всю ночь, он, огорченный, отошел к условленному месту у берега, где лежали люди секрета. Прихватил и их с собой.
Гошунов, услышав о жестоком бое на льду залива, развел руками:
— Когда же это было? Да мы же прислушивались и хоть бы один выстрел слышали! Только лучи прожекторов видели, ну, я думаю, щупайте, щупайте... Мы вас тут тоже пощупаем!
Где-то между снежными просторами залива и звездным небом поглощались звуки боя. Северная морозная тишь заглушила все яростные звуки этой ночи.
Но подробно и долго, переживая каждую деталь вспоминали в снежных землянках деревушки Руси об этой первой лыжной разведке.