Парафило
Терентий
Михайлович

Морпех №1
Десантник №1

Последний удар.

Перед походом.

К середине февраля лыжники-балтийцы, пройдя отличную боевую школу в разведках и многочисленных схватках с врагом, приобрели боевой опыт и крепкую огневую закалку Не осталось больше в отряде необстрелянных, уже никого не пугал ни пулеметный, ни артиллерийский огонь, даже когда снаряд ложился рядом. Только ничком кидались люди в снег.
Вместе с частями N-ской стрелковой дивизии готовился и отряд моряков к одновременному удару по сильнейшей Муурильской оборонительной позиции.
Прикрытое грозными ДОТ с востока крупное финское селение Муурила расположилось на сорокаметровой прибрежной высоте Финского залива и само по себе представляло естественную преграду для наступающих с моря. За спиной своих ДОТ Муурила все силы и внимание сосредоточила на охране высоких, лесистых береговых подступов. Частые, дерзкие набеги балтийцев в глубокий тыл не раз тревожили Муурилу , напрягая нервы ее защитников до крайности. Почти каждую ночь над береговыми укреплениями противника вспыхивали цветистые огни осветительных и сигнальных ракет ложной или подлинной тревоги, да мерцающие переговорные искры морзянок. Но до сих пор шло только нащупывание врага. Теперь морской отряд готовился ударить в лоб по неприступному Муурильскому берегу, угрожая выйти в тыл ближайшим ДОТ.
Враг отлично понимал значение Муурильской позиции и с первыми признаками наступления балтийцев сосредоточил в этом районе значительные подкрепления. Целый полк стянул он сюда из скудных своих живых резервов, ослабляя смежные участки. Это сильно облегчило наступление Красной Армии и привело к успеху удара в решающем направлении. Отряд моряков лыжников выполнил свою основную задачу и заслужил благодарную память народа.

Идейная подготовка

Утром двенадцатого февраля в лагере моряков царило большое оживление. Смутные предвестия грозных событий носились в воздухе; лица людей были серьезны и озабочены. К землянке комбрига Денисовича часто подходили на больших скоростях легковые машины с командирами и связистами, в штабе трезвонили полевые телефоны, надрывались на приеме и передаче приказов радисты в штабной радиостанции старшего лейтенанта Моркотун. По гладкой дороге к лагерю неистово мчались полуторки со снаряжением, продовольствием и боезапасами. Громыхали набеленные танки, фырча, тяжело выползая из леса.
Волнение усилилось, когда стало известно о предстоящем генеральном штурме Муурильских высот прямо со льда. Вместе с лыжниками должен был идти и батальон под командой капитана Панфилова. Шли последние деловые и вместе с тем дружеские беседы политруков и командиров с бойцами, летучки коммунистов и комсомольцев и, наконец, общий митинг в боевом строю. Взволнованно слушали бойцы горячую страстную речь комбрига Денисевича. Командир дивизии полковник Лазаренко призывал отряд к смелости, дерзости и беспощадности к врагу:
Вся история Балтийского флота — сплошной революционный подвиг и дерзание. Продолжайте эту прекрасную традицию, ибо в ней залог 'неизменных балтийских побед. Я знаю, я верю, что сегодня вы — младшее поколение старых балтийских героев — впишете новую славную страницу в историю нашего любимого флота.
— Клянемся!., — вырвался у моряков единый могучий крик.
После митинга огласили приказ: одной роте лыжников прикрывать левый фланг наступающей морской пехоты от угрозы с острова Бьеркэ, а другой — следовать на командный пункт наступления в Лаутеранту и оставаться пока в резерве комбрига.
Уединившись в своей землянке, капитан Лосяков и комиссар Богданов распределяли роли: — Богданов пойдет со второй ротой, которой командует лейтенант Жуков, на прикрытие, а Лосяков до особого распоряжения останется с первой.
Не успел Богданов закончить беседы с командиром, как его вызвали на другое совещание.
Здесь собрался весь политсостав лыжников. В дальнем углу землянки заметил комиссар за низким плохо освещенным столиком члена Военного Совета Краснознаменного Балтийского флота Яковенко. Уверенным голосом рисовал он международную обстановку, говорил о текущей войне и приводил замечательные случаи геройства моряков в авиации, на боевых кораблях и подводных лодках.
— Очередь за вами, товарищи лыжники, и раньше всего—за политработниками... Первыми среди первых, лучшими среди лучших должны быть вы, — закончил товарищ Яковенко.
Просто и коротко отвечали старые коммунисты и безусые комсомольцы.
— Мы свой долг знаем, мы его исполним.
После выступления члена Военного совета Богданов быстро организовал совещание командиров и политруков. На специальном собрании коммунистов отряда парторг Боковня распределил партийные силы по частям и подразделениям лыжников, напоминая об их передовой роли в близкой решительной схватке.
— Ты будь, —говорил он, — коммунистом не только здесь, но и там, у самой проволоки, под горячим огнем. А что значит быть коммунистом? Это значит — всегда во всем и всюду быть впереди. Это значит— за дело коммунизма, если надо, отдать жизнь.
Во всех уголках лесного лагеря проводились собрания, летучки, короткие митинги. Командиры и политруки рот подробно разъясняли бойцам их задачи, комсорги призывали комсомольцев не отставать от своих старших партийных товарищей. Тут же заключались договоры боевого социалистического соревнования. Идейная подготовка не отставала от боевой.
Подле землянки лыжников первой роты было особенно оживленно. Перед дальней дорогой моряки тщательно смазывали лыжные полозья.
Сосредоточенно работая вместе с другими, командир отделения Переверзев негромко напевал:
«Тучи над городом вьются,
В воздухе пахнет грозой.
За счастье народное бьются Отряды рабочих бойцов»...
Еще тише вторили ему товарищи:
«За счастье народное бьются Отряды рабочих бойцов... »
Прислонив смазанные лыжи к дереву, Переверзев потянулся и мечтательно зажмурил глаза. Нетерпеливо ждал он боя.
Этот горячий южной крови моряк не знал половинчатых желаний. Только за победой пришел он сюда добровольцем. И если нужно, то за победу не жалко с честью умереть. И товарищи, зная его пылкую натуру, любя его за добрый и всегда веселый характер, опасались за его жизнь, приглядывали за ним и берегли, как умели.
Для начала на охрану тыла наступающих батальонов со стороны острова Койвисто-Бьеркэ двинулась вторая рота лыжников под командой младшего лейтенанта Жукова с политруком Яковлевым. С ними шел и комиссар лыжников Богданов. Два красноармейских батальона дивизии вместе с батальоном капитана Панфилова уже вели со льда нажим на Муурилу.
В ночь на тринадцатое февраля без всяких помех вторая рота заняла указанную ей позицию на льду, против острова Бьеркэ. Развернули рацию и сообщили комбригу Денисевичу о своем местонахождении. Пользуясь темнотой, приблизились к острову на дистанцию действительного пулеметного огня.
Близился рассвет, когда Богданов с Жуковым, томимые бездействием, получили желанный приказ подтянуться поближе к батальону Панфилова. Желая помочь его наступательным операциям, ввязались в перестрелку с врагом, но ближе двухсот метров к берегу и самому Панфилову не удавалось подойти: уж очень свирепый огонь развили белофинны.
Первая лыжная рота продолжала оставаться на командном пункте — на полуострове Лаутеранта. Там находились: комбриг Денисевич, капитан Лосяков, Чепрасов и командир первой роты Армизонов с политруком Бываловым.
На подступах к Мууриле шел в то время жаркий бой.
Батальон Панфилова рвался к берегу под сильным огнем.
В нетерпеливом ожидании известий о ходе панфиловского наступления ходил по землянке комбриг, как вдруг ему донесли:
— Связь с Панфиловым нарушена.
— В чем дело? Не может этого быть! — озлился Лосяков. — Немедленно наладить!
Обращаясь к Чепрасову, комбриг приказал:
— Возьмите двух человек и держите напрямик. Но глядите— по берегу наши минные поля. Напоретесь — погубите людей!
— Есть, товарищ комбриг, — ответил Чепрасов: — расположение полей знаю.
Чепрасов, прихватив двоих лыжников, покинул командный пункт и вышел на лед. Здесь надо было соблюдать величайшую осторожность: вдоль берега пролегали минированные нами ледяные поля.
Выйдя, наконец, на знакомую единственно безопасную тропку, Чепрасов прибавил шагу и вскоре повстречал группу лыжников.
Они сообщили, что работа по восстановлению связи уже ведется и скоро будет закончена. Идти дальше было бесцельно, и Чепрасов повернул обратно. Лавируя между замаскированными минными полями, он вышел на берег.
На командном пункте застал гостя — командира дивизии полковника Лазаренко. Тот рассказывал собравшимся командирам лыжников о белофиннских силах, сосредоточенных для обороны Муурилы.
— Соблюдайте, товарищи, большую осторожность. Иначе разнесут. Ведь у них там целый полк подтянут, двадцать четыре тяжелых пулемета и до чорта автоматов. Прибавьте тяжелые батареи Бьеркэ.
День двенадцатого февраля был для горячих и нетерпеливых лыжников днем воспитания воли. Дрались другие, они же пока прикрывали тыл наступающей морской пехоты и занимали оборону командного пункта в Лаутеранте. Погода стояла солнечная и тихая. Поддерживая Панфилова, артиллерия моряков, руководимая капитаном Шура-Бура, била без устали по мыску Кюрениеми ровно, методично и непрерывно.
Словно в непрекращающемся землетрясении ходуном ходил мысок Тамико, откуда велся наш артиллерийский огонь. Неприятельский берег пламенел разрывами снарядов. Как умели и сколько могли, отвечали белофинны. Время от времени, с большими промежутками, с острова Бьеркэ прилетали огромные десятидюймовые снаряды. Шуму от них было много, а проку мало, так как добрая половина не разрывалась.
С грозным ревом летела этакая многопудовая чушка, сшибая ветром испуганных людей, и, потеряв скорость, кувыркалась и грузно бухала боком на лед. Наделав замысловатых антраша, черным гладким боровом зарывалась в снег.
Первые артиллерийские снаряды наполняли сердца иных молодых бойцов щемящим страхом, тягостным ожиданием катастрофы. Убедившись, однако, в их невысоких убойных качествах, бойцы из-за торосистых укрытий уже встречали акробатические штучки снарядов острыми морскими шутками.

Вокруг костра

К вечеру тринадцатого февраля командованию морского отряда стало известно, что два пехотных батальона под Муурилой выделили самостоятельную группу для прикрытия своего тыла и в защите второй лыжной роты больше не нуждаются. Тогда ее тоже отозвали на командный пункт в Лаутеранту.
С приходом второй лыжной роты на полуобнаженной Лаутерантской косе стало людно и тесно. Кроме нескольких десятков редких сосен, на косе находилась еще покинутая врагом крохотная землянка да маленький домишко из двух горниц. В этих горницах устроили настоящий «универмаг» — и рацию, и командный, и медицинский пункты.
Спать приходилось на воздухе в тридцатиградусный мороз.
Люди давно не ели горячей пищи, поэтому разговоры у костра от самых разнообразных и отвлеченных тем как-то само собой сворачивали на дорожку гастрономических иллюзий.
— На этот бы костер... да плиточку... бы... да сковородочку, да яишенку бы с колбаской, — мечтал один.
— Хватит и одной колбаски! Можно и без яиц, — снисходительно уступал другой.
Во время одного такого разговора внезапно появился краснофлотец Иванов, волоча какую-то громоздкую штуку. Присмотревшись, лыжники узнали в ней старую, ржавую железную кровать, которая валялась подле домика в снегу.
— На кой ляд ты припер эту рухлядь? —удивлялись сидевшие у костра.
Краснофлотец Иванов молча опустил свою ношу на снег. По-хозяйски осмотрел, выправил погнутые ножки и, подняв с земли, торжественно понес к костру. Его встретили хором веселых замечаний.
— А перина? Перину где бросил?
— Может, прикажете постелить?!
Иванов, не отвечая на шутки, спокойно разомкнул кольцо сидевших и опустил ношу всеми четырьмя ножками на середину костра. Удивленные лыжники умолкли, наблюдая за непонятными действиями товарища. А тот, прочно укрепив решетчатую кровать над огнем, обратился к ним.
— Тащи, ребята, на плиту у кого что есть.
Раздались восхищенные возгласы:
— Ну и голова! Хоть в председатели «Цебриз»!
«Плита», подогреваемая снизу жарким пламенем, украсилась мгновенно десятками консервных банок, котелками со снегом и морожеными галетами.
— Я давно их примечаю, кровати эти, — рассказывал «изобретатель»: — валяются без пользы. А ведь все-таки трофейное имущество.
Железная решетка кровати тем временем накалилась добела и содержимое стоявших на ней сосудов с разнообразной пищей согрелось, распространяя дразнящие ароматы. Снимая с «плиты» горячую банку с мясом, краснофлотец Кочененков громко отчеканил, подражая оглашению приказа:
Бойцу Иванову за сознательное отношение к трофейному имуществу и использование его на дело питания балтийских моряков — объявляю благодарность.
Завтрак получился знатный: консервы, «чаек» из талого снега, вскипяченный в консервных банках и потому жирный, и все это под мрачную музыку артиллерийского обстрела.
— Пускай бьют, — не поворачивая головы, равнодушно обронил Переверзев: — они сюда второй месяц садят и все без толку. Не обращай внимания, ребята, и береги здоровье.
И бойцы берегли здоровье, прихлебывая чай с галетами. Лишь изредка кто-нибудь бросит критический взгляд в сторону разорвавшегося неподалеку снаряда.
— Недолет!! Против нашего Шура-Буры ничего не стоит.
— Зато снайперы ихние... тут ничего не скажешь, — робко возразил кто-то.
— Снайперы как снайперы, — наседает на него Бочков, — но и наши не хуже. Я вот знаю троих. Один бьет аккурат по правому глазу, а если нужно непременно в левый, так бьет уж другой. Третий — специалист по носам. Вот это, я называю, — снайперы!
Вокруг костра грянул дружный хохот.
— А я, товарищи, хочу сказать про другое. Вспомнил я одну историю про походную кухню, — задумчиво сказал Подстольный.
— Давай, давай. Да тише!..
Подстольный известен не только как неутомимый и смелый разведчик, но и как отменный рассказчик. Скучающие бойцы предвкушают удовольствие.
Подождав пока улеглось лесное эхо от взрыва очередного снаряда. Подстольный, откашлявшись, начал:
— Был этот случай в соседней дивизии. Залегла одна рота на позицию. А финик бьет по ней день и ночь. Страсть! Ни вперед сунуться, ни назад податься. Заграждающий! Двое суток бойцы без горячей пищи. Вызывается один ездовой: «я, говорит, имею охоту товарищам обед доставить на позицию».
Посмотрел на него командир: ездовой как ездовой, ничего приметного. Только глаза ему понравились— добрые и с огоньком таким.
— Разрешаю, — говорит командир, — вези. Только, гляди — сам жизнью рискуешь.
— На то и война, товарищ командир, чтобы жизнью рисковать, и потом товарищей жалко, — ведь не евши сидят.
— Запряг лошадку ездовой, сел на кухонный бачок и поехал. Тропочку в лесу нашел и этак километров с пять проехал. Уже близко было до своих. Слышит жаркую стрельбу. Дальше тропка кончается. Опушка, полянка за ней открытая, а в конце на пригорке — рота. Только бы полянку проскочить на аллюре «три креста» и все. Хлестнул лошадку, и понеслась она на выручку товарищам. И все бы пошло, как по маслу. Вдруг: «бах»... и все летит к чортовой бабушке — и лошадь, и кухня, и наш ездовой...
— Мина! — высказал кто-то из слушателей догадку.
Одновременно с последним возгласом где-то совсем рядом, действительно, бахнуло. Слушателей обдало горячим ветром и разметало пламя костра. Терпеливо переждав, как и в начале рассказа, пока бойцы обменяются впечатлениями и водворится молчание, Подстольный невозмутимо продолжал:
— Да... То была фугасная мина. Кухня полетела и грохнулась туда, — Подстольный выразительно показал рукою направление. — Лошадь — тоже туда, а наш друг ездовой — сюда. Как все попадали, так и лежат. Один ездовой — целехонек. Лежит и не двигается. Глаза закрыты, как у покойника. Он и сам думал про себя, что покойник, только странно, что мысли разные в голове и какой-то голос внутренний ему все доказывает: «Открой глаза, открой, не робей! »
— Ездовой взял да и открыл — и ничего особенного не случилось. Видит он раненую лошадь, видит пар над разбитым бачком. Ну, раз живой — надо товарищей выручать. Пощупал себя легонько по бокам, потрогал голову, пошевелил ногами. Ничего! В порядке! Посмеялся про себя — прямо чудеса!.. И побежал, что духу, назад в часть... Доложил, как полагается, обо всем командиру батальона. Тот удивился. Позвали врача. Ездового осмотрел: «Здоров», — говорит.
— Чего-то выпить дал.
Приходит тогда наш ездовой опять до командира:
— Разрешите в соседней роте упряжку с кухней одолжить.
— Зачем? — спросил командир.
— А я опять поеду на позицию.
— То есть как так? — удивился командир батальона: — Вы же — контуженный!
— Наоборот, товарищ командир, я в полном сознании. Главное, я теперь дорогу хорошо знаю, позицию своими глазами видел и уж теперь-то людей обязательно горяченьким угощу. Не сомневайтесь, прошу, товарищ командир.
Ну, как отказать? Ведь не за себя просит человек...
Опять покатил наш ездовой по знакомой дороге. Стал подъезжать. Уж слышна перестрелка. Вот и яма от фугасной мины, вот и лошадь лежит, только теперь уж ногами не дрыгает; щи на снегу остыли. Объехал и выкатил с полного хода на полянку. Что есть мочи нахлестывает и по снегу кренделя выписывает. По нем палят, а он все петляет со щами да с кашей. Полянка пошла в гору. Там — свои. Белофинны — оправа, слеза и впереди. Наши, как увидели кухню, огоньку по ним прибавили. А ездовой гонит и гонит в гору. Кругом свистит, грохочет, рвется. Мама моя! Из укрытий свои кричат, руками, касками машут, — приглашают, мол. Будто лихач, подкатил ездовой и остановился за высокой скалой. Выскочили бойцы. Очень обрадовались. Глазам не верят, чтобы человек, да еще с лошадью и кухней, мог добраться сюда через такой огонь. Жмут руки ездовому, благодарят. А ему не до того: «Ничего, говорит, особенного, чтоб такой шум поднимать». — Поварешкой вооружился, крышку бачка отвинтил. Оттуда пар валит, и вкусный дух прямо в нос ударяет.
— Становись, ребята, в очередь. Не толпись! Всем хватит. А нет — еще привезу. Тут недалече, километров пять, не больше...
Подстольный умолк. Молчали и моряки, осмысливая рассказ. Гулко потрескивали еловые сучья в костре. Первым нарушил молчание краснофлотец Ширяев.
— Что ж, по-моему, ездовой поступил правильно. Только особого тут геройства не вижу. Наши ребята, что ни день — под огнем гуляют —и в разведках, и в атаках. Каждый по-своему долг исполняет.
Другие лыжники горячо вступились за ездового:
— Настоящий герой. К тому же шел добровольно. Головой рисковал.
Вокруг костра завязался жаркий спор.
В разгар его прибежал с радостной вестью лыжник:
— Горячий завтрак привезли!
Бойцы вскочили и быстро зашагали к командному пункту, где из полуторки уже выгружались объемистые термосы, аккуратно завернутые в одеяла.
— Одно слово — санаторий повышенного типа, — подходя к машине, сказал Переверзев.
После завтрака, однако, мирная «санаторная» идиллия нарушилась неожиданным происшествием. С финской стороны послышалось шмелиное гудение. Медленно снижаясь, шел самолет. В сизом мареве зимнего утра не разобрать — свой или чужой. Моряки с напряженным любопытством выжидали, сжимая винтовки. Пулеметчик, задрав ствол пулемета, тихонько водил им по серому небу, не отрывая мушки от приближающейся цели. Самолет спускался все ниже и ниже, почти на сто метров и, поравнявшись с домиком, брызнул по нем трассирующим фонтаном. Бойцы не остались в долгу — грянули ответные залпы. Вражеский «Фокер» стал удирать, набирая высоту. Стоявшая неподалеку зенитная батарея послала ему вдогонку несколько снарядов. Но он уже успел скрыться, не причинив, впрочем, лыжникам никакого вреда.
— Для отчета летал, сукин сын, — уверенно высказал свое предположение краснофлотец Бочков.
После вражеского визита лыжникам не спалось. Досадовали на себя, что упустили птичку и нетерпеливо ждали ее вторичного прилета, чтобы на этот раз не промазать.
Вообще, в это утро лыжникам было не до сна или скуки. Не успели отгреметь выстрелы белофинского истребителя, как подле самой кухни шлепнулись и разорвались три снаряда.

Под обстрелом

После полуночи на тринадцатое февраля комбриг Денисевич отдал долгожданный приказ: выступать.
Первым под Муурилой должен был занять исходное положение батальон капитана Панфилова. Левее его — первая рота лыжников. Правее, уступом, — вторая.
Капитан Лосяков, шедший с первой ротой Армизонова , с места вырвался вперед, оставив позади часть Панфилова. У военкома Богданова возникли опасения, что командир задумал наступать первым, не дожидаясь поддержки Панфилова.
Осторожный Богданов посоветовал Лосякову замедлить марш и дождаться Панфилова, чтобы в дальнейшем наступать в тесном взаимодействии.
Бесстрашный командир был уверен в своих бойцах и победе. Не меньше командира жаждал победы и комиссар.
Командир согласился с вескими доводами комиссара и попридержал свой отряд. Подошел Панфилов, состоялось короткое совещание командиров и комиссаров обоих отрядов. Роли для удара были окончательно распределены. Каждый командир, политрук, каждый краснофлотец звали свое место в бою, свою ближайшую цель и задачу и всем разумом и чувством стремились поскорее ее разрешить.
— Вперед! — скомандовал Лосяков.
Роты двинулись.
Навстречу стали попадаться раненые красноармейцы, эвакуируемые в тыл. У многих на касках виднелись вмятины.
— Просто благодать, лучше всякого ДОТ, — говорили красноармейцы морякам, любовно поглаживая каски: —не пробьешь... А то быть бы на том свете...
Испортилась ровная снежная дорога, изломанная, исковерканная во всех направлениях хаотическим нагромождением ребристых торосов. Становилось труднее передвигаться. Замедлили шаг. До одного из торосов, беспорядочной стеной ставшего на пути, осталось минут пять ходу. Оттуда до берега—метроз семьсот. У тороса дали бойцам передышку перед атакой.
Движение наступающих колонн по открытым снежным просторам было отчетливо видно врагу с высоты Муурильских позиций.
То громче, то глуше, относимое ветром, слышалось раскатистое: «Ура! За родину! За Сталина! » Это шла в атаку первая лыжная рота. Почти одновременно слева остров Бьеркэ швырнул на лед несколько тяжелых снарядов. Еще и еще. Благодаря хорошей корректировке с берега, они ложились все ближе и ближе к защитному торосу, где уже успел расположиться лыжный командный пункт. Вот подле рации, разворотив лед, разорвался снаряд. Второй грохнул в самом центре, подле леса снятых и воткнутых в снег лыж. Становилось жарко.
Выход, из положения нашел смекалистый связист Андреев. Передавая в микрофон квадраты и координаты артиллерийской стрельбы и донося о действиях отряда, он понимал, что белофинны следят за эфиром. Дав фальшивый вызов, Андреев стал кричать открытым шифром: «Красная горка? Красная горка?! Говорит лыжный отряд моряков. Наступаем на Муурилу. Просим поддержать. Сааренпейя бьет точно по командному пункту. Подавите Сааренпейю»
Схитрил и стал, волнуясь, ожидать результатов. Изощренный в хитростях и коварстве враг, подслушав передачу, сам попал на удочку. Чаще посыпались снаряды по ложному адресу. С воем, свистом и гулом пролетали через торос и то разрываясь, то нет, падали среди лыж. Лыжи разлетались щепками, взлетали в воздух и падали в снарядные воронки. Лыжные роты воспользовались уловкой своего радиста. Скученные группы людей растеклись по снегу тонкими, длинными, движущимися звеньями штурмовых цепей, «змейками» и одиночными точками. У берега, наступая за лыжниками, дрались панфиловцы.
Постепенно втягивались в бой и лыжники второй роты, подойдя к пехоте слева. Под жестоким неприятельским огнем они живой волной то набегали, то откатывались от берега. Создавалось впечатление, что бойцы набирают силы, совершают как бы разбег для решительного прыжка.
Чепрасов через рацию корректировал поддерживающий огонь наших батарей с Тамико. В свободные минуты он помогал эвакуировать раненых в тыл. С открытого ледяного пространства первая рота уже нащупывала огневые точки противника на берегу. Справа, из своего уступа, целиком ввязались Жуков и Яковлев со второй ротой. Обе роты под огнем шли на сближение с врагом.
В шум боя с тыла вплелись новые характерные звуки. Бойцы на ходу оборачивались. Радостная улыбка освещала их лица.
— Помощнички... — так ласково окрестили лыжники своих крылатых друзей.
Неясными точками появились они далеко на юге, на слитном, сером фоне залива и неба и быстро неслись к берегу. Все выше и выше взбирались по небосклону. Шли в воздушном кильватере, звено за звеном. В центре—тяжелые бомбардировщики, а вокруг — быстрокрылые проворные «ястребки». Самолеты догнали лыжников и с громким ревом пронеслись над торосами. Самолеты начали разворот к берегу, выходя на свои воздушные позиции.
— Ой и дадут же сейчас перцу... — предвкушая радостное зрелище, вскрикнул краснофлотец Посконкин . Он даже прибавил шагу, как будто хотел догнать самолеты, чтобы понаблюдать предстоящее угощение «перцем».
Развернувшись за Муурилой, бомбардировщики возвратились, вынеслись вперед и повисли над берегом. Мелькнули под фюзеляжами неясные очертания темных предметов, и берег и Муурильская гора, казалось, помчались им навстречу в огненно-черных смерчах земли, дыма и пламени.
На смену облегчившимся бомбардировщикам ринулись «ястребки». Снизившись на бреющий полет над самым лесом и его опушкой — убежищем снайперов и огневых точек, — они нырнули в пике, Лыжники застыли в восхищении.
Зрелище было поистине великолепным и захватывающим. Самолеты камнем падали на опушку, извергая из автоматических пушек и пулеметов огненный дождь на невидимые лыжниками цели. Почти цепляя крыльями кроны деревьев, выравнивались красивой, плавной дугой и взмывали вверх. В строгом порядке, один за другим, «ястребки» шли в атаку с ровными, небольшими интервалами, с таким расчетом, чтобы каждый, входя в пике, заменил другой, уже выходящий из него. В хвост им били пулеметным огнем с уцелевших точек, а они, пошарив по лесу, спокойно набрали высоту и все до единого полетели догонять улетевших товарищей.

У проволоки

У проволоки первая и вторая роты соединились. Напряжение атакующих и ответный огонь противника достигли крайней степени.
Вот и проволока. В несколько рядов, на высоких кольях протянулась она вдоль берега по крутому, трехметровому его склону. Даже в сумерках отчетливо видны позади проволоки глубокие воронки от наших снарядов и бомб. Как кроты зарылись в них белофинны. Оттуда-то и неслись нелепые выкрики: «Русс, сдавайса».
Вынесенный вперед, тянулся высокий снежный намет, вроде вала. Между проволокой и валом, углубляясь в залив, притаилось минное поле.
Лосяков и Богданов знали о нем от лыжных разведчиков. Они понимали, что для дальнейшего движения требуется величайшая осторожность. Перед последним рывком на берег нужно было всячески сдержать и с толком направить бурный порыв краснофлотцев.
В этот решающий момент капитан Лосяков вдруг вскрикнул, даже не вскрикнул, а просто ругнулся, схватившись за руку:
— Дьяволы... в кисть!..
Сквозь шерстяную перчатку правой руки на снег падали темные капли крови. Боец Воробьихин наскоро забинтовал раненую руку командира. От потери крови Лосякова лихорадило. Заметив это, Чепрасов снял с шеи свой теплый шарф и, связав концы, сделал командиру удобную повязку.
— Товарищ Лосяков, эвакуируйтесь в тыл, — предложил комиссар Богданов.
— С такой ерундой в тыл не идут.
Комиссар настаивал.
— Что ж, я людей своих брошу в бою?
И капитан остался. Только командование передал начальнику штаба Чепрасову.
Справа, рядом с балтийцами, вместе со своим командиром Добычиным мужественно дрались красноармейцы. Подошли к лыжникам саперы Панфилова, выделенные специально для резки проволоки и разминирования поля. Вместе с ними поползли балтийцы. Пополз впереди и командир взвода Переверзев. Стали попадаться брошенные врагом вырубленные во льдах пулеметные точки. По плотно умятому внутри снегу можно было заключить, что враг не раз побывал в этих норках, поджидая лыжников. Ползая по глубокому снегу, на виду противника, бойцы буравили собственными головами в касках глубокую борозду, в которую уходил весь корпус.
— Ну и касочки! — восторгались краснофлотцы:
— Как в броневой башне.
Подтянулись к самому валу. Десятидюймовая «Сааренпейя», видимо, решила не щадить свои боезапасы и засыпала наступающих снарядами. Над прибрежной частью залива в наступившей мгле десятками взлетали осветительные ракеты. Шквал огня несся навстречу героям.
При ярком свете ракет белофинские «охотники за черепами» преследовали мушкой лыжных командиров. Но так как внешне их нельзя было отличить, то били всех, кто управлял огнем, распоряжался и чем-либо выделялся из массы.
Жмакин!... Кто не знал в отряде этого отличного, выдержанного, всегда подтянутого, требовательного, но справедливого старшину? Кто из балтийцев не любил этого честного, прямого коммуниста?
Бойцы залегли, пережидая огневой ливень. Головы не поднять. С командного пункта опять взметнулась сигнальная ракета.
— В атаку!
Кто-то должен был, пренебрегая опасностью, увлекая других, вскочить и броситься первым вперед.
— За родину!.. За Сталина!.. — крикнул командир взвода Жмакин и ринулся первым.
Он был уже близко от проволоки, и голос его звал за собой... Но на голос командира откликнулся белофинский снайпер, пробив ему правое плечо. Жмакин упал, но бойцы, уже поднятые и увлеченные им, бежали дальше. Лежавшего старшину приподняли, чтобы оттащить в тыл, но невидимый снайпер, не прерывая охоты на командира, поразил его вторично в голову. Кипя гневом, бойцы неслись вперед, продолжать его дело.
Вскоре погиб и другой, прекрасный, скромный коммунист, командир взвода Тихонов. Тяжело раненный в грудь и умирая, как герой, он ободрял товарищей, призывал отомстить врагу. Слабеющим голосом остановил он военкома Богданова:
— Я умираю, товарищ комиссар. Прощайте! Не щади. — он не кончил фразы и закрыл глаза.
Но военком знал, кого имел в виду Тихонов и кого преступно было щадить.
Комиссар наклонился к Тихонову, пожал его остывающую руку и, смахнув украдкой слезу, пошел догонять своих.
Он тщательно следил за перебежкой бойцов, не давая им мешкать или залеживаться, так как успел заметить, что снайперы особенно сильно поражают лыжников в те именно минуты, когда они, при перебежках, слишком задерживаются на месте.

Волшебные каски

К ночи усилился мороз. Эвакуация раненых в тыл выросла в сложную и важнейшую задачу. Даже легко раненых нельзя было оставлять на льду в такую стужу. И потянулись бойцы в глубь залива, унося на себе тяжело раненых товарищей. Легко раненые шли сами, не расставаясь с винтовками, и даже поддерживали более пострадавших.
На севере, за невидимой Муурилой, дальнее небо осветилось вдруг, зажглось дрожащими лучами. Лучи погасли и снова вспыхнули, запламенели с еще большей силой, рассыпаясь широким веером по всему горизонту. Белесоватый свет переходил в зеленый, потом в багряный, радужный. Порывисто дышат световые столбы, захватывая постепенно своим многоцветным сиянием все большее пространство и образуя на крайнем севере сверкающий золотом венец короны. Нежной синевой озарился снег, и фантастические, причудливые тени протянулись от ледяных громадин.
Забыв на минуту о тяжелой обстановке, о близости врага, зачарованные любуются лыжники непередаваемой, невиданной красотой северного сияния.
— Да, — вздохнул романтически настроенный политрук Бывалов: — отродясь такого не видывал.
— А ты белофиннов поблагодари. Если бы не война, так бы и не увидел, — посоветовал старшина Армизонов.
Пронзительный свист пролетающих снарядов и новая огневая волна с берега вернули бойцов к действительности.
Командование лыжного отряда решило продвинуться дальше, ибо на этой позиции люди служили мишенью для снайперов. Нужно было пустить три зеленых ракеты. Как на зло, ракетница находилась вне командного пункта, у одного из залегших в цепи лыжников. И Чепрасов послал за ней младшего командира Макарова. Извиваясь по снегу, тот поспешил выполнить приказание. Спустя минут десять Чепрасов увидел, что он возвращается назад. Проползши полдороги до командного пункта, Макаров вскочил и открыто побежал. Но, не добежав шагов двадцати, внезапно упал. Болью сжалось сердце Чепрасова. Хороший был младший командир Макаров. Но «убитый» неожиданно ожил и начал подыматься. Не отрываясь, наблюдал Чепрасов за движениями бойца, мысленно поторапливая его. Мелькнула молния трассирующей пули, ударив Макарова по каске. Ударила и рикошетом метнулась в сторону. Когда Макаров вторично упал, у Чепрасова не оставалось больше сомнений, что за ракетницей на этот раз придется бежать ему самому. Начальник штаба уже готовился к прыжку, когда Макаров вновь зашевелился.
«Ранен... — решил Чепрасов. — Но тяжело или легко? Во всяком случае, жив... Хорошо и это... »
— Давайте быстрее ракетницу! — крикнул ему Чепрасов. Макаров опять попытался встать. И в третий раз снайперская пуля точно ударила его по каске, но с тем же результатом.
Не веря глазам, Чепрасов наблюдал необычайное зрелище практического испытания чудесных свойств советской стальной каски. Но его изумление возросло, когда Макаров, после третьего меткого снайперского выстрела сразу же сорвался с места. Четвертая трассирующая пуля пронеслась над головой неуязвимого моряка. На этот раз раздражение и злоба ослепили глаза белофинского стрелка, и рука изменила ему. Уже не маскируясь больше, Макаров в несколько прыжков достиг командного пункта. Переводя дух и отдавая ракетницу, он, волнуясь, рассказал:
— После третьей пули по каске я понял, что попал под снайперский обстрел. Не выйти, думаю: от каждого удара по каске теряешь сознание — оглушает. В голове шум, звон... Оставаться, соображаю, под огнем — все равно прикончат. Что-то делать надо. Лучше уж побежать. Авось, проскочу... Так и вышло.
Три зеленые ракеты, прерывая рассказ, штопором вонзились в небо.
— Вперед!.. Вперед, товарищи!.. За родину! — подбадривают друг друга бойцы.
Метров сто прошли перебежками и переползаниями по глубокому в этом месте снегу. Кто-то со стоном падал, другие бежали, ползли. По берегу били наши, по заливу белофинские снаряды. С двух сторон скрестились огневые трассирующие струи.
У проволоки произошла небольшая задержка. В дело пошли гранаты. В воронках за проволокой шевелились белые тени, неслись отчаянные крики: «Русс, сдавайса! ». Гранаты заставили крикунов замолчать. В помощь лыжникам батареи щедро покрывали Муурильский берег и деревню ураганным огнем. Снаряды ложились с поразительной точностью, вызывая искреннее восхищение лыжников.
Одна за другой умолкали белофинские огневые точки, выведенные из строя или скрывая свое расположение. Высоко над Муурильской горкой зарделось небо пламенем пожара. Военком Богданов воодушевлял бойцов.
— Подожгли, дьяволы, деревню. Значит, скоро побегут. Там N-ская дивизия нажимает.
В нервном, боевом возбуждении военком не заметил, как по спине его скользнула пуля и прошлась как Ножницы по ткани ватника. Заметивший это Лосяков со смехом упрекнул Богданова:
— Неаккуратность у тебя в туалете, товарищ военком.
Профессиональные моряки, квалифицированные минеры, электрики, комендоры, сигнальщики, рулевые — балтийцы-лыжники здесь, на штурме Муурильских позиций, изучали на практике армейскую тактику боя, перебежки, залеганье, атаки в цепях, змейками и звеньями. Сами создавали новые приемы, например, ухитрялись буравить снег головами в касках, вырывая защитные канавки.
Чепрасов не покидал командного пункта. Тусклый зимний день сменял черную ночь, и снова ночь приходила на смену дню, но Чепрасов не прекращал корректировки артиллерийской стрельбы и зоркого наблюдения за всеми действиями отряда и сопротивлением врага. Блестящее действие артиллерии Шура- Буры, поддержка батальонов N-ской дивизии слева и особенно батальона Панфилова справа — помогли лыжникам выйти к проволоке на всем участке расположения отряда.
Атакующие сосредоточились за небольшим снежным бугром. По ту сторону его —проволока. Короткая передышка перед последним рывком. За проволокой — высокий, каменистый подъем на берег. Дальше — пологая площадка, — вначале открытая, с замаскированными пулеметными гнездами и глубоко упрятанными в застывшую почву ЗОТ, а затем — поросшая лесом, со снайперскими гнездами. Метров триста ровного снежного пляжа переходили в крутой, лесистый косогор. На плоской вершине его — неприступная Муурила.
За бугорком бойцы переводили дыхание; один, сняв варежки, растирал замерзшие руки, другой, сорвав ушанку, вытирал ладонью вспотевший лоб. Иные вытряхивали из валенок набившийся снег, другие вставляли в винтовку свежие обоймы или заряжали пистолеты. У каждого находилось дело в считанные секунды боевого отдыха.
Небо опять засияло ослепительно цветистой короной северного сияния. Ухали орудия Шура-Буры на Тамико. Откликались — близкий берег яркими разрывами и пожаром деревни, а Бьеркэ— своей мощной «десяткой». И тогда метровая толща льда широко расступалась. Ширилась, чернела морская глубь в полынье, взметалась и тяжело обрушивалась обратно высокой волной. Далеко вокруг со стеклянным звоном разлетались тонны снега и ледяных осколков, обильно засыпая пространство и людей.
Но ничто не могло остановить отважных. Они шли вперед, теряли товарищей, стискивали в ненависти зубы и еще крепче сжимали винтовки в руках. То одна, то другая вражеские точки умолкали, выведенные из строя меткой стрельбой, точным накрытием всевидящего Шура-Буры.
Но враг еще сдерживал себя, таил свои силы. И только тогда, когда балтийцы подошли на угрожающую близость в каких-нибудь триста метров от берега, он взревел во всю свою ружейную, пулеметную, артиллерийскую и минометную глотку.
С короткой дистанции, из предательских «кукушечьих» гнезд, заговорили снайперы.
Упал ничком один моряк, свалился на бок другой, зашатался, роняя винтовку, третий. Бросив скорбный, прощальный взгляд на отставших, остальные продолжали движение вперед.
Перебегая от одного раненого к другому то вприпрыжку, то ползком, военфельдшер Федосов оказывал первую помощь раненым бойцам.
До проволоки — совсем недалеко. Тогда начальник штаба Чепрасов подал, по приказу Лосякова, сигнал ракетой: в атаку!
С удвоенной, утроенной силой, как выпрямившаяся пружина, рванулись цепи и змейки к берегу. Сам собою вырвался из груди единый призывный клик: «За родину! За Сталина! »
В сумраке черной тенью высоко пронесся самолет. Он не стрелял. Только позади оставил след больших снежных хлопьев. Они долго кружили в воздухе и медленно оседали на поле залива. Несколько белыми листовками упали среди бойцов. Младший командир Макаров поднял одну и передал Лосякову. На листовке был изображен красноармеец: штык в землю, руки вверх и зазывающее приглашение:
— Переходите к нам!
Даже в эту грозную минуту командир отделения Переверзев не мог удержаться от привычной шутки:
— Вот и хорошо! Пошли, значит, ребята в Муурилу , раз приглашают. — Переверзев сделал широкий приглашающий жест в сторону Муурилы.

Слава погибшим за дело народа

Взвились три ракеты. Низко пригнувшись, побежали лыжники через бывшее минное поле. Переверзев сразу же взял влево, прямо на проволоку. Густым частоколом темнела она над головой по крутому склону берега. Позади нее из снарядных воронок выползали на поверхность неуклюжие белые фигуры, размахивая винтовками. Раздирающе выкликали неизменное, тупо заученное заклинание: «Русс, сдавайся! ».
— Гранаты! — ответил на вражеское предложение Переверзев. И посыпались через снежные сугробы гранаты. Вражеские крики в воронках смолкли. Но и с берега полетели ответные гранаты.
Лыжники уже проскочили под самую проволоку и методически; забрасывали гранатами ее и воронкообразные убежища за нею. Переверзев, вырвавшись немного вперед, бросил одну гранату, другую. Он занес уже руку, чтобы швырнуть третью, как вражеский «Суоми» подрезал ему обе ноги. Взмахнув руками и обронив ушанку, Переверзев прыгнул о последнем отчаянном усилии достигнуть проволоки и упал на нее всем своим телом. Только тогда заметили, что висит Переверзев на необыкновенной странной проволоке-спирали, подвешенной на колышках над поверхностью земли. По этой спирали и проходил электрический ток. Чепрасов поспешил оттянуть от нее других смельчаков. Скомандовал:
— Бить по спирали гранатами! До полного разрыва.
И снова полетели гранаты, разрываясь в гуще металлических проводов, отрывая их от земли вместе с кольями креплений.
Образовались узкие проходы в проволочном лабиринте. Кое-кто из лыжников уже полз в эти проходы.
Моряки вступили на заветный каменистый неприятельский берег.
За ними к проволоке и берегу подтянулась небольшая группа особого батальона с командирами Далматовым и Грибовским. Несмотря на большие потери, морская пехота отчаянно дралась, продвигаясь и не отставая от своих балтийских соратников. В эту решительную и тревожную для него минуту противник ввел в бой все свои наличные живые и огневые силы. Неистовый монотонный грохот стоял в воздухе, не прерываясь ни на минуту. По выходящей к берегу горсти героев били с короткой дистанции станковые пулеметы, автоматы «Суоми», минометы, гранатометы и снайперы. Слева продолжал неистовствовать Бьеркэ. С точностью часового механизма работали батареи Савина и Шура-Буры по оборонительным позициям на берегу и по нагорной деревне Муурила .
После трагической и геройской гибели Переверзева командование взводом принял командир гранатометного отделения Пушкарев. Вражеский пулемет безумолку строчил по проволоке, по крутым выходам на берег. Гулко щелкали пули, певуче разлетаясь в стороны. Проклятый пулемет сковывал действия взвода.
— Мамонов! — обратился Пушкарев к своему гранатометчику, — достанете? Так заткните ему глотку...
Краснофлотец Мамонов, один из лучших наводчиков отряда, утвердительно кивнул головой.
— Точно, — сказал Мамонов: — угол 29, прицельная трубка 5.
Он подполз к гранатомету, направил его по сделанному расчету и выпустил гранату.
— В точку! — одобрил Пушкарев, когда вслед за далеким взрывом гранаты смолк надоевший пулемет.
— Я всегда так, — скромно отозвался на похвалу командира Мамонов.
Под защитой меткого огня Мамонова и других лыжники карабкались по взгорью. Белофинны, отчаянно защищаясь, покидали ближайшие укрытия в воронках, в ледяных гнездах и отходили к опушке леса, откуда по наступающим велся еще более сильный снайперский и пулеметный огонь.

Лыжники сделали свое дело

Несмотря на потери прекрасных балтийцев, неустрашимых бойцов, дух оставшихся не был сломлен. Еще большей яростью пылали их сердца. Пусть только прикажут, и они пойдут открытой атакой и дальше на крутой берег под непрекращающимся ураганным огнем. Но командиры не хотели вести своих славных балтийцев на тяжелый риск, на верную гибель. Это было бы безрассудно. Лыжников надо было отвести, дать им передышку, подкрепить свежими силами, и тогда они смогут совершить свой последний героический прыжок, нанести по Мууриле последний, решающий удар.
Связисты донесли Лосякову и Чепрасову, что комбриг Денисевич приказал отвести лыжников в залив на отдых.
— Нецелесообразно, — сообщал комбриг, — подвергать людей бесцельному риску, потому что наличными силами им все равно успеха не закрепить. Панфилову же, получившему свежие подкрепления, — сменить балтийцев».
Когда потянулись к берегу свежие отряды панфиловского резерва, Чепрасов дал приказ лыжникам — отходить.
Старое пристанище их за ближним торосом оказалось разбитым вдребезги. Это постарались «десятки» и «шестерки» острова Койвисто-Бьеркэ. Пришлось уводить людей в сторону, подальше в глубь залива.
По безудержной силе и напору лыжного натиска и броска враг заключил, что имеет здесь дело с основной операцией и спешно стянул сюда все свободные резервы из других смежных участков оборонительной линии.
Этой ошибкой врага воспользовались части, расположенные по берегу и выше, и прямым штурмом взяли сильнейшие ДОТ, прикрывающие Муурилу с востока. Муурила пала, как созревший плод. Ее защитники в панике побежали и с берега и с горы, бросая снаряжение, амуницию, даже винтовки и лыжи.
Неприступная Муурила пылала. Балтийцы-лыжники взбирались на прибрежную кручу. Красная Армия входила в еще догоравшую деревню.